Узаконенная жестокость
Шрифт:
Церковный язык зачастую пестрел боевыми терминами, как бы отражая сомкнутый строй христиан, вступивших в духовную битву с силами Сатаны. Например, turma - латинское слово, означающее конный отряд численностью 30 всадников, - часто встречается в средневековых хрониках; применяется также по отношению к группе монахов, например, из монастыря Сен-Морис в Агоне, которая участвовала в круглосуточном богослужении, считавшемся самым мощным ритуальным оружием. Точно так же, как Церковь сражалась на одном фронте, правители сражались на другом. Аббат Марквард, известный строитель замков, высказывал такое мнение: «Не то чтобы монахам непременно надлежит селиться в монастырях или участвовать исключительно в духовных битвах, просто зло на свете можно одолеть разве что сопротивлением».
Интерес Церкви не был только интеллектуальным или духовным. Как землевладелец,
Духовенство входило в категорию сословий, которым, как не участвующим в боевых действиях, предоставлялась защита. Однако многие представители Церкви исключили себя из этой категории. В боевых действиях активное участие принимали и высшие, и низшие церковные чины - от епископа Одо из Байо, яростно размахивавшего палицей в битве при Гастингсе (как лицо духовное, он не мог проливать кровь христиан, поэтому вместо колющережущего оружия у него была палица), до отважного священника, которого, согласно описанию Сугерия в хронике «Деяния Людовика Толстого», Бог наделил духом отваги и бесстрашия и дал возможности вдохновить и возглавить удачный приступ на замок Пюизе. Священники часто оказывались во главе целых армий: в 1298 году Энтони Бек, епископ Дарема, командовал английским войском у Фолкирка; в 1214 году Герен, епископ Сенлиса, командуя французским арьергардом, проявил изобретательность и помог одержать победу в битве при Бувине. В 1346 году архиепископ Торесби из Йорка помогал командовать английским войском и в итоге разбить шотландцев при Невилл-Кроссе. Это не отразилось пагубным образом на его репутации благочестивого миротворца, который вел безупречный образ жизни праведника и был епископом, «весьма серьезно относящимся к своим обязанностям».
Томас Хэтфилд, епископ Дарема (1345-1381), менее осторожно относился к своей воинской роли: на личной печати он изображен не как служитель церкви, а как рыцарь на боевом коне.
Представители высшего духовенства вполне могли сложить головы на войне. В 1056 году в Англии некто Леофгар, после посвящения в сан епископа Херефорда, «оставил свое помазание и крест, свое духовное оружие, взял в руки копье и меч и пошел против Гриффита, валлийского короля, и вместе со своими монахами был сражен в битве». В сражении при Ашингдоне в 1016 году среди жертв одержавшего победу датского короля Кнута оказались епископ Эднот Дорчестерский и аббат Вулсиг из монастыря в Рамси.
Реальность средневекового мира была такова, что люди, облаченные в сутаны, могли стать как жертвами насилия, так и его вершителями. В рядах Церкви находилось немало тех, чей свирепый нрав намного превосходил жестокость инквизиции по отношению к закоренелым еретикам. В XII веке малолетний сын эрла Давида Хантингдонского был убит священнослужителем. Этого духовника привязали к хвостам четырех лошадей и разорвали на части.
Чаще всего святые ордена разрешали монахам-преступникам, прикрываясь обычаями и сутанами, избегать разбирательств в суровых светских судах. При исследовании фактов насилия и жестокости со стороны духовенства в период баронских войн в Англии середины XIII века обнаруживается небывалый размах этого феномена. Это подтверждает предположение о том, что банды преступников зачастую возглавлялись церковниками всех рангов и мастей. Одним из наиболее отъявленных негодяев в эпоху правления Эдуарда I был Ричард де Фолвилль, приходской священник и заодно предводитель одноименной зловещей банды. На путь разбоя он встал в
Линкольншире, ограбив одного из королевских судей и убив барона. Его братья, тоже состоящие в шайке, имели связи в высших кругах, позволявшие им покупать королевское помилование или избегать наказания, вступая в армию. Однако преступления Фолвилля против короля оказались настолько вопиющими, что духовный сан ему не помог. Солдаты выволокли священника-убийцу из церкви и тут же обезглавили. В недавно опубликованной книге о бандитах
Церковь - а позднее политические террористы -давно озаботилась проблемой справедливой войны, хотя только в XII веке пришла к согласованному определению таковой с помощью Святого Фомы Аквинского и папы Иннокентия IV. Согласно теориям справедливой войны, война считалась праведной, если только: она объявлялась законной властью; велась во имя правой цели, например, ради возмещения нанесенного вреда или возврата утраченного имущества; мотивом к ней служило подлинное стремление к миру и справедливости, и любые другие средства были исчерпаны; предпринималась в целях самозащиты.
Первоисточником философии справедливой войны являлся Августин Блаженный. Для Августина война - это плата за мир, и, следовательно, она неизбежна для справедливого правителя, который волей-неволей вынужден прибегать к силе из-за безнравственности и злого умысла своих врагов. Отцы Церкви рассматривали войны как вполне совместимые с христианским учением. Так, Исидор Севильский* не считал справедливые войны заслуживающими какого-либо сожаления.
«При наличии праведной цели, - объясняет Д. М. Уоллес-Хадрилл, - смело можно было развязывать войну. Желанный мир оправдывал любые военные действия и являлся высшей реализацией святого закона». Таким образом, король, которому Господь вверил заботу о мире в его королевстве, не должен уклоняться от суровых мер на войне, точно так же, как он не уклоняется от справедливого наказания преступников. Jus in bello (лат. «правила поведения на войне») - законы, относящиеся к ведению войны, следовательно, были не столь важны, как jus ad bellum (лат. «оправдание для войны»), т. е. право объявления войны. Святой Августин писал, что «война ведется ради того, чтобы обрести мир»; таким образом, «оправдание войны заключается не в том, как она ведется, а в ее цели». Мнение о том, что цель достижения мира оправдывает средства, очевидно, затрудняло попытки ограничить акты агрессии в рамках справедливой войны. Если в любых других обстоятельствах некое деяние представляло собой преступление, его, как разъясняли духовные теоретики, можно было отстоять и оправдать, если оно совершалось в ходе справедливой войны. Раймунд из Пеннафорте14 определяет поджог как преступное деяние, но если поджигатель действует «по приказу того, кто облечен властью объявлять войну, то тогда его нельзя судить как поджигателя». И наоборот, Николай деи Тедески, архиепископ Палермский (1386-1445), высказывает мнение о том, что «рыцарей, принимающих участие в войне без праведной цели, следует называть разбойниками, а не рыцарями».
На практике с этой теорией возникала проблема: всякий, кто вел войну, делал это, прикрываясь праведными отговорками и проповедями соответствующих апологетов. Все войны были справедливыми и с любых сторон, следовательно, противоборствующие стороны могли запросто вести войну так, как им заблагорассудится. В монографии о справедливых войнах Фредерик Расселл высказывает сомнение, что эти теории оказывали хоть какое-то положительное влияние: «а для солдат, если их дело считалось правым, существовали весьма туманные границы нравственности». И, подытоживая свою мысль, автор пишет:
Теории справедливых войн вынашивали двойную цель: ограничить и оправдать насилие– по сути, они сами себе противоречили. Либо справедливая война являлась моралью и религиозной доктриной, либо она представляла собой легальную концепцию, служившую ширмой для обогащения. Остается открытым вопрос о том, сколько войн удалось предотвратить или ограничить с помощью подобных военных теорий по сравнению с количеством войн, фактически развязанных благодаря им.