Шрифт:
Когда моя молодая, очаровательная, но склонная к неожиданным поступкам жена сообщила, что придется пролететь шесть тысяч миль от Лондона до Южной Африки, где живет ее отец, и провести там наш несколько запоздалый медовый месяц, то даже я, самый спокойный, самый хладнокровный в мире дипломированный счетовод, даже и попытался решительно топнуть ногой.
Произошло это после воскресного обеда. Она была так хороша в новом халатике, который считался необходимой принадлежностью всякой уважающей себя хозяйки. Ярко пылал камин. Спокойно спал пудель. За окном раздавалось тихое мурлыканье городского
— Слишком далеко, — сказал я так, для начала.
— Всего двадцать часов полета, — возразила она.
Не знаю, есть ли на свете еще одна женщина, способная произнести эту фразу так, чтобы она звучала наподобие «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ СЕЙЧАС». И она продолжала все тем же просительно-ласковым голоском:
— Простой коротенький перелет. Некоторые проводят столько же времени в пути, чтобы попасть в Шотландию!..
— Что ж, туда мы и поедем.
— Мне хочется солнца. Я хочу солнца, — для большего эффекта своего требования она подняла свою прекрасную точеную руку. — Я хочу, чтобы ты познакомился с моим папой. Я хочу, чтобы ты узнал Южную Африку. Я хочу, чтобы наш медовый месяц запомнился на всю жизнь.
— Мы можем прекрасно провести медовый месяц, не сделав и шага из этой комнаты, — сказал я, выбрав для контратаки последний пункт ее требований.
— Конечно, — согласилась она и бросила на меня взгляд, не суливший ничего хорошего. От такого взгляда стушевался бы самый упрямый муж. — Конечно. Но ведь Южная Африка что-то особенное. Это самая красивая страна. Ты должен обязательно ее увидеть. У папы свой дом между Кейптауном и Порт-Элизабет. Там недалеко есть изумительный полуостров Робберг. Мы будем ездить туда рыбачить. Мы будем загорать. Будем купаться. Собирать дикие орхидеи. Стрелять цесарок. Ловить акул, весящих целые сотни фунтов!
Некоторое время я размышлял над ее аргументами. Цесарки волновали меня только на обеденном столе. Акул меня учили всегда старательно избегать. Однако остальное для меня прозвучало соблазнительно. Внутренне сдаваясь, я все же выдвинул довольно скромный список возражений.
— Не могу же я так вот просто взять и уехать.
— Но ведь у тебя скоро двухмесячный отпуск.
— Слишком дорого обойдется нам эта поездка.
— Мы можем использовать наши сбережения на свадьбу.
— В доме твоего отца нам и места не найдется.
— Он уступит нам целый флигель — только приезжай!
— Это ведь совсем не принято: проводить медовый месяц в доме тестя, — заговорил во мне благоразумный голос завзятого бухгалтера.
— О, отец у меня просто душка! Я его обожаю, — ответила Хелен. — Я уверена, что он и тебе понравится. После тебя он лучший человек в мире, и он будет в восторге от нашего приезда.
— Но ведь это же медовый месяц.
— Ничего. Папа совершенно глухой, — успокоила она меня.
— Если бы он оказался еще и близоруким!
— Таких гадостей я от тебя еще не слышала…
Естественно, дело кончилось тем, что через сорок восемь часов мы уже сидели в рейсовом самолете на Иоганнесбург.
Как всегда, Хелен оказалась права. Южная Африка действительно прекрасная страна, а уголок, в котором жил мой тесть, подлинная
Небольшая деревушка, лежащая на берегу залива Индийского океана, была хорошо защищена от ветров и ураганов. Она располагала всеми благами природы, которые только можно придумать. Длинный песчаный пляж, мягкий климат. Позади деревни в туманном великолепии возвышались горы с труднопроизносимым названием — Цицикхама…
Тестя я до этого никогда не встречал. Его звали Джеймс Форсит. Этот восьмидесятилетний старик с запоминающейся внешностью имел в округе огромное влияние. Как и полагается тестю, он оказался богатым человеком. Когда-то занимался спортом, а в настоящее время считался одним из старейших, еще живых членов южноафриканской сборной по регби.
Обняв Хелен, он обратился ко мне глухим рокочущим голосом:
— Добро пожаловать в мой дом… — и протянул мне руку.
Пожатие его было энергичным и мужественным. Я поймал себя на желании так же чудесно сохраниться, когда достигну восьмидесяти лет.
— Ты должен сделать все для ее счастья, — с непререкаемой властностью Ветхого завета сказал он, указав на Хелен. Несомненно, в дочери он души не чаял.
За обедом тесть каждую минуту бросал на меня завистливые взгляды. К столу подали бульон из только что пойманной желтохвостки, внушительный бифштекс, творог и кофе, крутой, словно пеньковая веревка. Тесть же довольствовался двумя сваренными всмятку яйцами и стаканом простокваши. После еды Хелен пошла распаковывать чемоданы, а я уселся на крыльце и стал с глубоким удовольствием созерцать раскинувшийся всего в нескольких сотнях ярдов от дома Индийский океан, постепенно появляющиеся на небосводе звезды. Старый Джеймс Форсит развлекал меня беседой.
Лондон с туманной слякотью и такой же скучной политикой казался удаленным даже больше чем на шесть тысяч миль.
Тесть меня забавлял, но порой и смущал. Чтобы он меня слышал, приходилось кричать. Однако порой слух неожиданно возвращался к нему. Особенно если слова произносились шепотом и не имели к нему никакого отношения. В тот вечер я довольствовался его рокочущим басом. Для такого крупного человека разговор казался мелковатым: он сообщал о новостях деревенской политики, о снижении курса на местной бирже, о рыбалке и о погоде. Для него и для других обитателей Плеттенберга жизнь казалась тихой и спокойной, благословенной богом и природой.
Однако, когда он пожелал мне спокойной ночи, в этот земной рай вторглось нечто чужеродное и тревожное.
— Ну, мне пора спать, — произнес старый Джеймс Форсит, подняв из кресла огромное тело, взглянув на карманные, почти фунтовые часы и заговорщицки подмигнув мне. — А вы, наверное, еще не скоро уляжетесь.
— Мм-мм… Нет, я тоже ложусь в это время, — странно было смутиться при таком свидетеле.
— Она хорошая девочка. Лучшее, что у меня есть… — произнес Джеймс Форсит и пошел к двери, крикнув: — Тиммоти!