Узелок Святогора

Ипатова Ольга Михайловна

Он чувствовал, как слабеют ноги, как мелкая дрожь подступает к зубам, языку, так что каждое слово становится камнем, которое нужно сперва обкатать во рту, как душной, непередаваемой тяжестью наваливается на него предчувствие беспамятства. Солнца все не было, хотя оно давно должно было встать над лесом, а черные плотные завитки туч густели над головой, выползая из-за горизонта, и так же густел в голове приторный запах чебреца, который густыми фиолетовыми пятнами лепился на склонах высокого берега.

— Я… всем расскажу. Всем! А еще милиционер! — выговаривал он костенеющим языком. Язык был теперь единственным его оружием, единственным средством отвадить этих людей от переката. — Браконьер вы, а не…

— Вот привязался на нашу голову! — покачал

головой тот, в длинных сапогах. — Может, подальше отъедем, сосед? Не хватало, чтобы трепались люди.

— Ну, нет! Кому он расскажет? Он помрет скоро, не видишь разве?

…Тонкий, еле слышный стук моторки послышался над рекой. Мужчины тревожно подняли головы.

— Кто это в такую рань?

— Вроде рыбнадзор. А? — прислушивался Иванчук. — Там молодой еще парень, новый.

— Говорил тебе, не будет у нас сегодня охоты. Сон видел дурной…

— Сон, сон! Баба ты, что ли? А моторка какая-то незнакомая. Черт! Может, вправду отъедем? И дождь вот-вот…

Сквозь густеющую синюю дымку, что опускалась на глаза, Вася видел, как они, торопливо подобрав сеть, тянули ее в коляску и, прикрыв брезентом, усаживались па мотоцикл. Он мысленно торопил их: нужно было еще мгновение, чтобы подойти к реке одному, чтобы увидеть, возможно, балтийского осетра. Дрожа, он поднялся, побрел к воде, по которой уже цокали редкие, крупные капли.

То ли примерещилось его глазам узкое, острое тело рыбы, то ли действительно мелькнули в закипающей воде стремительные силуэты осетров?..

Изнуряющее, ликующее торжество поднималось в нем. Ничего уже не боясь, в каком-то исступлении он протянул руки к близкой завесе дождя, всем существом впитывая могучую, неудержимую поступь стихии, громовым ослепительным раскатом разорвавшую настороженную тишину.

Он ничком упал на траву, на теплую, парную землю, успев почувствовать горячие, сумасшедшие струи дождя на лопатках, на голове, не понимая, что отчаянным усилием прорвал страшное кольцо смерти, уже обведенный вокруг него круг, и теперь силы природы — земля и дождь, огонь и ветер — приняли его в свой круговорот, чтобы мог он исполнить все, для чего пришел на землю. И в одно мгновение человеческой жизни можно вложить сотворение, падение и воскресение мира — а что же говорить о всей жизни?

Душа обязана трудиться

Имя автора этой книжки не ново для русского читателя. Шесть лет назад в издательстве «Молодая гвардия» вышел сборник Ольги Ипатовой «Ветер над кручей», ставший, к слову сказать, заметным явлением нашей молодой многонациональной прозы: жюри Всесоюзного литературного конкурса имени А.М. Горького удостоило его, первой премии.

Но задолго до того была еще на русском языке книжка стихов «Крыло» («Советский писатель», 1976, переводы С. Кузнецовой), весьма представительная для дебюта перед всесоюзной читательской аудиторией, зрелая книжка, в которую вошли лучшие страницы трех поэтических сборников, выпущенных Ипатовой на родном белорусском языке.

Да, Ольга Ипатова начинала с поэзии и много лет работала в ней. Работала вдохновенно, плодотворно, обрела как поэтесса заинтересованное отношение читательской среды. Она и поныне, являясь уже признанным автором ряда книг прозы, которой в последние годы отдает себя полностью, у себя на родине по-прежнему числится в поэтической шеренге литературы. Проза не увела ее куда-то далеко в сторону от прежних, уже достаточно определившихся душевных пристрастий и тематических интересов. Она вырастает из того же самого корня размышлений о жизни, о делах и духовном мире человека, который питал лирику Ипатовой. Можно даже сказать, что ко многому из того, над чем мы думаем теперь, читая рассказы и повести прозаика, нас уже готовила ее поэзия — то ли своим общим пафосом, то ли каким-то отдельным мотивом, поэтическим образом, намеком…

В книге «Узелок Святогора» есть прекрасный, на мой взгляд, рассказ «Ласточка» — монолог-воспоминание матери-партизанки о своей дочери-партизанке, сложившей голову в схватке с фашистскими

карателями. Кстати сказать, поводом к этому рассказу послужили судьбы реальных людей. В свое время Ольга Ипатова — тогда корреспондент Гродненского телевидения — делала телепередачу о партизанской семье из городского поселка Любча — об учительнице Таисии Михайловне Сечко и ее дочери комсомолке Людмиле, памятник которой стоит в этом поселке. Они и явились прототипами героинь рассказа «Ласточка». Но задолго до того, как был написан «монолог» матери, из-под пера Ипатовой вышла небольшая, но емкая по содержанию, богатая яркими образными красками лирическая поэма-исповедь «Монолог Людмилы Сечко, разведчицы отряда имени Котовского». В ней юная героиня запечатлена в тот наивысший момент душевного состояния, когда она идет в свой последний бой. Предчувствуя, что идет в неизбывную «мамину беду», она обращается к матери с нежным, проникновенным словом дочерней любви и вины, обращается к любимому, шагающему где-то в другой партизанской колонне, к родной земле с чувством признательности за то, что она озарила ее юность комсомольской романтикой, окрыляла душу своими прекрасными песнями и легендами.

Казалось бы, после этой поэмы можно было считать, что выход чувствам и мыслям, воспламенившимся от встречи с волнующими человеческими судьбами, дан, тема решена. Возможно, оно и так, если судить в пределах поэтической задачи. Но вот на тот же «жизненный материал» Ипатова взглянула глазами прозаика, и возникла потребность снова вернуться к нему. Вернуться, чтоб и образ дочери, и особенно образ матери раскрыть более обстоятельно, в конкретных ситуациях и поступках, чтобы далее сопрячь героику военной поры с нынешним днем и тем самым выйти к более широким идейным обобщениям. Рассказ унаследовал от поэмы лирико-драматическую интонацию, сохранил предельную душевную близость автора к своим героям. Но это уже объемный, развернутый в разных временных пластах, показанный и в героических обстоятельствах, и в современных условиях образ матери, это и характер дочери, заново воссозданный средствами эпического повествования, хотя и подсвеченными нежным чувством матери-рассказчицы, это и открыто звучащая тема живой народной памяти о тех, кто пал в борьбе с гитлеровским нашествием.

Очевидная преемственная связь — идейная и тематическая — просматривается между стихотворениями «Слово о маме», «Жила я с детства сиротой…», «Живет в Светлогорске Женька…», «Мачеха» и повестью «Узелок Святогора», о которой речь впереди.

Поэзия Ипатовой входит в сознание не только многими «хорошими и разными» стихами — она вся интересна нам как лирический дневник, история душевных поисков нашей молодой современницы — человека из того поколения, что пришло в жизнь на самом рубеже войны и мира. За ее страницами мы хорошо видим и ощущаем определенный человеческий характер, который потом сказался многими своими чертами и в прозе.

Для формирования духовного мира лирической героини Ипатовой немаловажное, если не первостепенное, значение имело особое обстоятельство личной судьбы поэтессы. Дочь бывших, только что отвоевавшихся партизана и партизанки, Ольга Ипатова с четырех лет осталась без матери и воспитывалась сначала у бабушки, а потом долгие годы в детском доме, пока не стала работать и заочно учиться в университете. Эти годы, конечно же, остались и останутся в памяти навсегда.

«Жила я с детства сиротой, росла травинкой малою, и было главною мечтой — назвать кого-то мамою», — напишет потом Ипатова в одном из стихотворений. Напишет о своей сиротской доле, о жизни детдомовцев, «дичков упрямых», кого война одарила «одной на тридцать мамою», не раз и не два. Детство, лишенное материнской ласки, надежного родительского плеча, станет одним из самых пронзительных мотивов ее лирики, а затем и прозы. Как справедливо заметил в свое время белорусский поэт Алесь Бачило, рецензируя первый сборник стихов Ипатовой «Ранiца» («Утро»), вышедший в 1969 году, «не был бы детский дом жизненной колыбелью поэтессы, не родились бы и многие искренние ее строки».