Узелок Святогора

Ипатова Ольга Михайловна

Но дело не только в отдельных искренних, правдивых произведениях. Те особые условия, надо полагать, накладывали свою особую печать на все стороны детской и подростковой психологии, пробуждали в юных душах тягу к самостоятельности, стремление к разгадке своего «я», к познанию себя среди людей, стимулировали повышенную реакцию как па человеческое тепло, доброту, ласку, так и на обиды, черствость, несправедливость, учили по-настоящему ценить дружбу, верность, товарищество, дорожить обычными жизненными благами. Учтем и то, что жизнь такого рода коллективов, стихия детской самодеятельности чрезвычайно противоречивы. Потому те или иные хорошие свойства юных душ формировались и проявлялись совсем не однозначно. То же повышенное стремление к самостоятельности могло перед лицом обиды ощетиниться настороженностью

и недоверием к людям, даже привести к замкнутости и отчуждению.

Но как бы то ни было, в характере лирической героини Ипатовой побеждают активные, творческие начала. Она выходит на свою самостоятельную дорогу с душой, широко распахнутой навстречу жизни, способной по-молодому радоваться ее радостям и готовой принять все, что ожидает человека на пути к утверждению своей личности. Она привлекает нас высокой культурой чувств, жаждой знания, пытливым интересом к народному духовному и нравственному опыту. Родная земля, которую героиня стремится познать всей душой, открывается ей не краеведческими достопримечательностями, а живыми страстями людей — ее пахарей, мастеров и воинов.

Лирика Ипатовой, в которой столь глубоко залегает память войны, не может оставаться безучастной к «злым ветрам», веющим над нашей планетой сегодня. И если мы говорим, что поэтесса выразила многие характерные черты духовного облика своего поколения, то, безусловно, имеется в виду и присущее ее героине чувство тревоги за судьбы нашей планеты, всего живого и прекрасного на ней.

Впрочем, стихи прямого лирико-публицистического плана на эту тему у поэтессы нечасты, вероятно, такого дара она у себя не ощущает. Но ведь не меньше значит и то, что заветное чувство-желание разлито в самой атмосфере ее поэзии, исполненной жизнелюбия, созидательного пафоса, света, доброты и нежности. Когда лирическая героиня любуется обновленной красотой своей древней земли, слушает спокойный плеск ее озер и задумчивый шум лесов, радуется, наблюдая свадьбу, рождению молодой семьи, строит в ночных мечтаниях мосты своих надежд, — мы легко читаем в подтексте поэтических строк мысль о необходимости покоя на земле, иначе все это не имело бы смысла.

Не будем гадать, вернется ли Ольга Ипатова к поэзии, — над этим, по собственному признанию писательницы, она не думала и сама. Важнее другое — то, что проза стала для Ипатовой такой же родной стихией, как и поэзия. И взялась за нее писательница не по какому-то творческому капризу, а в этом сказался возросший жизненный и творческий опыт писательницы. Интересные характеры и судьбы людей, с кем ежедневно сводила ее на своих дорогах жизнь, размышления над проблемами нашей повседневности, настойчиво влекущие к себе события и фигуры исторического прошлого родной земли, неослабевающая тяга к основательному познанию глубинных истоков и духовных начал национального характера, — все это уже не соотносилось с возможностями лирического слова, «перекрывало» их, требовало иных форм художественного выражения. Не исключено и то, что поэтесса почувствовала некоторую ограниченность характера своей лирической героини, исчерпавшей определенный круг переживаний, но не готовой подняться на высоту более масштабного и сложного видения современного мира. Переход в прозу был своевременным предупреждением инерции творческого мышления или — что еще хуже — творческого кризиса, который скорее всего и поражает самовзыскательные натуры в подобных ситуациях.

Нельзя сказать, чтобы проза сразу открыла перед О. Ипатовой все свои жанровые секреты. Если дар художественного слова и большой поэтический опыт (в данном случае особенно важно мастерство ее лирико-драматических «сюжетных» стихов) сразу страховали писательницу от явных неудач, то к серьезным успехам путь лежал нелегкий, и сопровождался он нередко весьма скромными результатами творческих усилий. Делу, как мне кажется, хорошо помогло то обстоятельство, что Ипатова училась новому мастерству на решении сложных творческих задач, когда мобилизуются все интеллектуальные и эмоциональные силы.

Одним из первых ее сочинений в прозе была повесть об известной просветительнице периода Киевской Руси Ефросинье Полоцкой — «Предслава». Можно себе представить все трудности этой работы, потребовавшей и досконального изучения исторической эпохи в ее социально-политической

и бытовой конкретности, и смелой творческой фантазии, необходимой для того, чтобы превратить скупые летописные сведения о жизни и деятельности просветительницы в полнокровный художественный образ незаурядной женщины-подвижницы, отрекшейся от всех земных благ и радостей ради служения культуре и просвещению. Повесть «Предслава» не стала сколько-нибудь значительным явлением в белорусской литературе, хотя и не прошла незамеченной, однако для творческого становления молодого прозаика она дала многое.

А тем временем О. Ипатова активно выходит на современную тему, пишет повесть «Ветер над кручей», такие рассказы, как «Хата с голубыми ставнями», «Перекат», «Смятение», «Шоколадка», «Цена»… И вскоре мы воочию увидели и почувствовали на лучших страницах этих и других произведений обновленную силу ее писательского пера, незаемное знание народной жизни, весьма высокую культуру сюжетного и словесного воплощения художественных замыслов. Уже ко времени выхода на русском языке книги «Ветер над кручей» автор сопровождавшего ее предисловия Василь Быков имел все основания сказать, что «Ипатова почти что в равной степени умеет писать о городе и о деревне, умеет создавать характеры как взрослых, так и молодых людей, заостряя писательское внимание на главном предмете искусства — человеке и его психологии».

В нашей молодой прозе приходится встречать слишком уж много сочинений, написанных по малозначительному, если не совсем пустячному, поводу. Или же выполненных так, что взятое происшествие, эпизод, поступок героя не выходят за пределы частного факта. Нередки и такие случаи, когда острые переживания автора и героя, которыми до предела насыщена атмосфера произведения, на поверку не обнаруживают под собой жизненной и психологической достоверности.

Об этом хочется сказать здесь потому, что, читая Ипатову, даже не самые удавшиеся ее произведения, видишь, как важны для нее и выбор темы рассказа или повести, и поиск выразительных средств, обеспечивающих произведению путь к сердцу читателя. Жизнь в прозе Ипатовой предстает перед нами интересными характерами и судьбами людей, актуальными нравственными проблемами, невыдуманными противоречиями и страстями, корни которых уходят и в человеческую психологию, и в социальную действительность.

Я уже останавливался на рассказе «Ласточка», хорошо подтверждающем эту мысль. А вот драматическая история молодой женщины Алены Борткевич из западно-белорусской деревни (действие рассказа «Одна над пропастью» происходит накануне освобождения этих земель от белопольской оккупации). Мы проникаемся глубоким состраданием к ней, прошедшей ради своей любви к революционеру-подпольщику через невероятные испытания и душевные муки: мужа ее замучили в тюрьме, только что родившегося ребенка умертвили («семя большевистское не должно жить») мракобесы из костела, где нашла было себе временный приют бездомная роженица… Но мы восхищаемся и неколебимой силой любви и собственного достоинства героини, благодаря которым она перенесла все невзгоды и от покорности судьбе пришла к сознательной жизни, стала активной участницей перемен, наступивших с возвращением Советской власти.

Рассказ этот выдержан в романтическом ключе, но в то же время он достаточно глубоко погружен в социальную почву, много говорит нам о реалиях отображаемого мира. Это характерно для прозы Ипатовой, такое стремление к полноте жизненных красок и деталей при господстве какого-нибудь ведущего стилистического начала. Писательнице подвластны и средства колоритного бытописания, и углубленный психологический анализ, и лирика интимных чувств, и пейзажная живопись. Она умеет настроить читателя на философско-романтическую волну, сопрягая будничное с возвышенным, вернее, отыскивая в будничном его возвышенный смысл, любит иногда завершить все рассказанное символом-метафорой (таковы, например, рассказы «Перекат» и «Завороженный пион»). Я бы сказал, что мы имеем дело с прозой, которая впитывает в себя опыт Ипатовой-лирика, в том числе и драматическое мироощущение, и возвышенно эмоциональный оценочный пафос, но — по законам жанра — предельно «доверяется» человеку и жизненным обстоятельствам, чтобы художественная мысль, искомая истина непосредственно вытекали из объективного хода жизни.