Узник комнаты страха

Охраняется законом об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

– Столик, Шмилкин! По коням!

Зубров выключил мобильник, сунул его в карман широких черных штанов, подхватил с вешалки черную кожаную куртку, накинул ее на плотные, тренированные в спортзале плечи и распахнул дверь.

– Влад, куда нас черт несет? – оторвался от своего излюбленного пасьянса Толик Столовой.

– На кудыкину гору, – проворчал Шмилкин, шаря в завалах на своем столе. – Судя по возбуждению шефа, где-то нарисовался важный жмурик.

Отыскав наконец пульт и нажав кнопку, он выключил старый «Панасоник», висевший в углу бригадной комнаты под самым потолком, и принялся сноровисто хлопать ящиками стола, пряча в них документы, флэшки и диски.

Как только щелкнул последний замок, Шмилкин двинулся к выходу. Одевался он на ходу, всовывая

руки в узкие рукава своей куртки-шинельки и испытывая при этом некоторое неудобство: уж слишком тесной была одежка.

– Я все жду, Виктор Ильич, – хмыкнул Толик-Столик, догнав Шмилкина после того, как замкнул бригадный штаб, – когда у тебя куртка по швам, наконец, треснет. Неудобная же!

– Удобная, когда уже надета.

– Размерчик явно не твой.

– А ты на других не смотри, – обиделся Шмилкин. – Зато она теплая. И модная. Не то что у тебя, ведь ты ходишь, как дед, только что из колхоза.

– Это у отмороженных панков и обдолбаных худуежников она модная. Да и то – от скудости ресурсов, – не отставал Столовой. – Они на блохушке на Марке из дерьма за три копейки наковыряют барахла, нацепят и думают, что закосили под поэтов!

Витя Шмилкин был самым молодым в команде. Он лишь пару лет назад демобилизовался и всего год, как вошел в состав отряда вместо Лехи Старцева, застреленного в ходе нелепой разборки между плотно сидящими на севере Бутово азербайджанцами и таджикскими новичками, пытавшимися осесть в этих местах. Таджиками верховодил наркобарон, объявленный в розыск аж в пяти странах. И из-за этого его международного статуса спецотделу ФСБ пришлось ввязаться в грызню. Отряд Зуброва направили в поддержку местному отделению ФСКН.

Ту ситуацию, в которой погиб Леха, ФСКН подала как «перехват крупных партий наркотиков». Парни утверждали, что все фигурировавшие в деле упаковки стиральных порошков – это не что иное, как замаскированная наркота. И были не правы: южане всего лишь делили несколько торговых точек. Но у них, разумеется, были пушки. Случилась перестрелка. Все палили во всех и уж кто там попал в Леху – гости из ближнего зарубежья или ребятки из службы контроля за наркотой – следствие так и не установило. Но зуб за друга на наглецов из ФСКН у Зуброва остался. Толик Столовой полностью разделял негодование командира. Оба даже допускали, что эта гибель вполне могла была быть замаскированным убийством. Дело в том, что с полгода назад Лешка Старцев, заступаясь за информаторов, работавших на отряд Зуброва, единолично отметелил, причем, надо отметить, на совесть, не только ФСКНовских лизунов, но и двух членов из их официальной бригады. А нечего было нарываться и подставляться! Они вели себя вызывающе нагло.

Заменивший Леху Шмилкин прикипел к отряду довольно быстро, поскольку был бесшабашно смелым, возможно, по причине все той же своей молодой дури.

– Ничего ты, Столик, не понимаешь в молодежной моде! – возвестил Шмилкин, шагая по темному коридору. – И в экономии ресурсов не понимаешь ни шиша.

– Ага, вижу я вот сейчас эту экономию – в коридоре хоть глаз выколи! И чей же глаз, скажите вы мне?! Я же этим глазом работаю. Это отдыхать я могу с закрытыми глазами…

– Заткнитесь, – не оборачиваясь, буркнул Зубров.

– Так, а куда же мы, все-таки, спешим? А, Влад? – ухватив проблеск внимания командира к подчиненным, поинтересовался Столик.

– Голос, донесшийся с верхнего этажа, сообщил, что душа нашего друга Эрлана отправилась в путешествие по другим мирам с билетом в одну сторону, – не оборачиваясь, в такт своим шагам сообщил командир.

– Ты об Асанове?! – удивился Витя.

– Так точно, Виктор Ильич, – кивнул Влад.

– Эрлан Асанов, – повторил Столовой, – ух ты… А это точно?

– Дурацкий вопрос, – огрызнулся, не оборачиваясь, Зубров.

– Ну дела! – расставляя слова в такт широким шагам командира, выдохнул Виктор. – Сейчас не только Бутово, сейчас вся Москва на уши встанет.

– Местная полиция, которая там отирается уже минут тридцать, полагает, что это несчастный случай, – сообщил Влад, продолжая чеканить шаг по коридору. – Дескать, смерть вследствие эпилептического припадка и неумелых действий лиц, находившихся рядом.

– У Асанова была эпилепсия? – удивился Анатолий Столовой. – Я не знал.

– Такие проблемы, Столик, не афишируют, – слегка раздраженно пояснил Влад. – Тем более, когда речь идет об игре, в которую ввязался Эрлан.

– Дело ведет полиция, как я понимаю? – поинтересовался Витя.

– Понятливый! – хмыкнул Зубров.

– А мы как ведем себя на точке? – деловито поинтересовался Толик и тут же чертыхнулся, потому что в полутьме коридора зацепил ногой за стул, стоявший в небольшой нише около двери какого-то кабинета.

– Гораздо аккуратнее, чем ты сейчас! – хмыкнул командир и остановился.

Повернувшись лицом к товарищам, он объяснил:

– Парни, у нас не заведено дела по этому случаю, но там, – он ткнул отставленным большим пальцем руки, указывая направление вверх, – просили присмотреться. У Асанова были большие связи вне пределов нашей необъятной родины.

– Понятно, понятно: чтобы без присмотра не выплыло бы чего…

– Да. И чтобы вовремя уловить, кто за этим стоит. Может быть, землемеру помогли откинуться.

– Ставлю семьдесят против тридцати, что так оно и есть, – решительно предложил Столовой.

– Я больше, чем пятьдесят на пятьдесят пока не готов играть, – смущенно высказал свою позицию Шмилкин.

– Девяноста против десяти, что ему помогли, – кивнул Зубров. – И хорошо бы узнать, кто именно, еще до того, как это просекут другие.

На этом Влад, решив, что сказал достаточно, развернулся и зашагал дальше. КПП замаячил в конце коридора вялым желтым маревом.

В просторной мастерской топтались люди. Днем она освещалась натуральным светом, попадающим сюда из больших окон, расположенных под высокими потолками. Сейчас, осенним вечером, окна прятались в сумраке, а чистые белые стены отражали холодный и колючий неоновый свет.

Тело лежало в нише между рядами плотно составленных друг к другу картин. На полу вдоль его контура была наклеена толстая светлая липкая лента. С первого взгляда было видно, что Эрлан Асанов изрядно помучился, прежде чем отошел в мир иной. Вокруг его головы уже подсыхала лужица грязновато-белой жижи, которая какое-то время назад была пеной. Следы ее виднелись и на лице покойного, что говорило о том, что он успел покувыркаться, прежде чем отдал душу то ли Богу, то ли дьяволу.

В дальнем углу мастерской, превращенном в нишу несколькими перегородками, составленными из полок, напротив промятого, но все еще не выцветшего дивана стоял низкий столик, перегруженный грязными чайными чашками, составленными друг на друга тарелочками с остатками еды, мутными стаканами, вставленными один в другой. На куске копченого мясного рулета лежал охотничий нож с засохшей каймой из хлеба и мяса. Рядом, прямо на столешнице подсыхали черные хлебные ломти. Тут же между тарелками и остатками еды застыли оплавленные, сгоревшие почти до самого стола три свечи.

Пара широких мягких кресел громоздилась с двух сторон от столика. В одном из них сидел Пал Палыч Кузнецов, следователь пенсионного возраста из ближайшего отделения полиции. На диване же в нервном изгибе, вжав все, что было возможно, в свою отнюдь не измученную физическими упражнениями грудную клетку, сидел фасонно стриженый, но пару дней не бритый мужчина лет сорока. Видимо, хозяин мастерской. Видимо, художник. Видимо, он и вызвал полицию. Видимо, Пал Палыч как раз только-только закончил допрос. При появлении в дверях бригады ФСБ он поспешно захлопнул блокнот, поднялся и зашагал навстречу гостям.

– Здравствуй, Пал Палыч, – улыбнулся Влад. – Смотрю, ты на старости лет живописью заинтересовался? Собираешься на пенсии открыть галерею искусств? Хорошее дело! И что ты тут присмотрел?

Влад небрежно откинул покрывало, закрывавшее ближайшую картину.

На всеобщее обозрение предстала обнаженная до пояса девушка, изображенная в натуральную величину на черном фоне. Она закинула одну руку за голову, показывая подмышку. По всему казалось, что она собралась брить там волосы, к тому же в другой руке она как раз держала бритву. Опасную. И все бы, вроде, ничего, но этой самой бритвой изображенная прелестница уже успела надрезать и от соска почти до пояса отодрать лоскут собственной кожи шириной примерно сантиметров десять, обнажив ярко-красные мышцы, прикрывавшие реберные кости. Судя по всему, никаких признаков боли девушка при этом не испытывала. Она равнодушно смотрела куда-то за боковую раму картины.

Брови у Зуброва полезли на лоб. Толик Столовой присвистнул и подошел поближе. Витя Шмилкин, мельком глянув на красавицу, пошел к другой картине и откинул закрывавшее ее покрывало. На полотне спиной к зрителям стоял мужчина, поднимающий вверх обеими руками серый свитер. Вместе со свитером он отрывал вдоль позвоночника широкую полосу собственной кожи, оставляя белые костяшки обветриваться в обрамлении еще не засохшего, кровоточащего мышечного мяса.

– О! У нас тут маньяк с садистскими наклонностями, – высказал свое мнение о живописи Зубров.

– Влад, какая нечистая сила принесла тебя и твоих парней сюда? – наконец сердито спросил Пал Палыч.

– Я попрошу осторожнее! – выкрикнул со своего диванчика художник, взволнованный тем, что неподготовленный зритель вторгся в его творческую святая святых. – Я готовлю концептуальную выставку! Это серия работ…

– О серийных убийствах, замаскированных под суицид, – констатировал Зубров, накидывая покрывало на маниакально обнажающуюся девицу.

– Влад, я снова спрашиваю, что ты тут делаешь?

– Палыч, ты же понимаешь, что труп Асанов – это не просто труп. И не надейся, что это дело зависнет и ты сможешь его закрыть пару лет спустя.

– У тебя есть свидетельства о том, что это убийство? – недовольно спросил Кузнецов.

– Сейчас нет. Но я буду их искать. За Эрланом много ниток тянется.

– У тебя есть предписания действовать?

– Нет. Пока. Но они будут. Потому дай команду своим парням тут не шебуршить. Поаккуратнее, хорошо? Я скоро вернусь.

– Тебе тут нечего делать. Прочитаешь наши отчеты.

– Ага, – ухмыльнулся Зубров. – К тому времени, как у вас будут готовы результаты вскрытия, придет официальный запрос о предоставлении информации. Полной. И не дай вам бог хоть что-то утаить.

– Какие еще результаты вскрытия?! – взвизгнул сорвавшимся голосом художник. – Я же все вам рассказал, товарищ… Извините, господин следователь. Он, то есть покойный, пришел на сеанс. Я портрет его писал. Три дня назад он пришел. Кто он такой – не назвался, сказал, что друзья меня ему рекомендовали. Аванс дал хороший…

– Аванс заменил тебе и имя, и фамилию, и мать родную, так? – ехидно хмыкнув, спросил Зубров, но художник будто не заметил этого и продолжал гнать пургу.

– Его интересовал стиль – натурализм. Как раз в нем я работаю…

– Я заметил, – хмыкнул Зубров.

– Портрет, сказал он, в кабинете будет висеть…

– В кабинете?! – усмехнулся Зубров. – Наверно рядом с товарищем, то есть, извините, с господином президентом.

– Что вы имеете в виду? – насторожился художник.

– Да ничего особенного, – вновь усмехнулся Влад.