В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

«…Кто нас посмеет обвинить…»

…Кто нас посмеет обвинить в печали нашей, дорогая? Ну что ж, что выпало прожить, войны и голода не зная? А разве нужен только мрак, чтоб сделать горькою улыбку? Ведь скрипка плачет просто так, а мы с тобой жалеем скрипку. 1996

Две минуты до Нового года

…Мальчик ждет возле елочки чуда — две минуты до полночи целых. Уберите ж конфеты и блюдо желтых сладких и розовых спелых. Не

солдатиков в яркой раскраске, не машинку, не ключик к машинке — мальчик ждет возле елочки сказки. Погляжу за окошко невольно — мне б во мрак ускользнуть и остаться. Мне сегодня за мальчика больно, я готов вместе с ним разрыдаться. Но не стану, воспитанный строго, я ведь тоже виновен немножко — вместо чуда, в отсутствии Бога, рад вложить безделушку в ладошку. 1996

С любовью

…Над северной Летой стоят рыбаки… прощай, мое лето, друзья и враги. На черном причале — как те господа — я, полон печали, гляжу в никуда. Прощайте, обиды и счастье всерьез. До царства Аида. До высохших слез. До желтого моря. До синего дна. До краха. До горя. По небу луна, как теннисный шарик, летит в облака. Унылый кораблик отчалил… Пока. 1996

Новая Голландия

По чернильной глади я проведу ладошкой. Новая Голландия, как тебя немножко. Ну к гребёной матери прозябать в отчизне — я на белом катере уплыву по жизни. Ветер как от веера — чем дыханье, тише. «Уличка» Вермеера — облака и крыши — в золоченой раме. Краха что-то вроде, не умереть на Родине, в милом Амстердаме. 1996

«Носик гоголевский твой…»

Носик гоголевский твой, Жанна, ручки, Жанна, ножки… В нашем скверике листвой все засыпаны дорожки — я брожу по ним один, ведь тебя со мною нету. Так дотянем до седин, Жанна, Жанночка, Жанетта — говорю почти как Пруст, только не пишу романы, потому что мир мой пуст без тебя, мой ангел Жанна. Тяжела моя печаль, ты ж прелестна и желанна… Жанна, Жанна, как мне жаль, как мне больно, Жанна, Жанна. 1996

«Под огромною звездою…»

Под огромною звездою сердце — под Рождество с каждой тварью земною ощущает родство. С этим официантом, что спешить показать перстенек с бриллиантом, не спеша подливать. С этой дамой у стойки, от которой готов унаследовать стойкий горький привкус духов. И блуждая по скверам с пузырем коньяка, с

этим милицанером из чужого стиха. 1996

«С десяток проглядев, наверное…»

С десяток проглядев, наверное, снов вновь и вновь перенеся такое мрачное и скверное, — но, лучше, видимо, нельзя. Одна улыбочка беспечная, с ней и дотянем до седин. Ты жив, мой мальчик? Ну конечно, я живу, как Бог, совсем один. Живу, разламывая целое. Глаза открою поутру зимой — зима такая белая, в такую зиму я умру. 1996

«Вот и мучаюсь в догадках…»

«Перед вами торт «Букет» Словно солнца закат — розовый …Прекрасен как сок берёзовый»

Надпись на торте

Вот и мучаюсь в догадках, отломив себе кусок, — кто Вы, кто Вы, автор сладких, безупречных нежных строк? Впрочем, что я, что такого — в мире холод и война. Ах, далёк я от Крылова, и мораль мне не нужна. Я бездарно, торопливо объясняю в двух словах — мы погибнем не от взрыва и осколков в животах. В этот век дремучий, страшный открывать ли Вам секрет? — мы умрём от строчки Вашей: «Перед вами торт “Букет”…» 1996

«Магом, наверное, не-человеком…»

Магом, наверное, не-человеком, черным, весь в поисках страшной поживы, помню, сто раз обошел перед снегом улицы эти пустые, чужие. И, одурев от бесхозной любови, скуки безумной, что связана с нею, с нежностью дикой из капельки крови взял да и вырастил девочку-фею. …Как по утрам ты вставала с постельки, в капельки света ресницы макая, видела только минутные стрелки… Сколько я жизни и смерти узнаю, что мне ступили на сердце — от ножек — и каблучками стучат торопливо. Самый поганый на свете художник пусть нас напишет — все будет красиво. 1996

«В одной гостиничке столичной…»

В одной гостиничке столичной, завесив шторами окно, я сам с собою, как обычно, глотал дешевое вино. …Всезнайки со всего Союза, которым по хую печаль и наша греческая муза, приехали на фестиваль. Тот фестиваль стихов и пенья и разных безобразных пьес был приурочен к Дню рождения поэта Пушкина А.С. Но поэтесс, быть может, лица и, может быть, фигуры их меня заставили закрыться в шикарных номерах моих… И было мне темно и грустно, мне было скучно и светло, — стихи, и вообще искусство, я ненавидел всем назло. Ко мне порою заходили, но каждый был вполне кретин. Что делать, Пушкина убили, прелестниц нету, пью один. 1996