В мире актеров
Шрифт:
человека. Возникает новая женщина. Но он все еще в шорах привычного образа действия. Его первая реакция стандартна. Они проходят городом. Он, скучая, оглядывает "объекты" – "Гастроном”. "Дом культуры" и тайно – ее. Она для него еще "объект", живая деталь поездки. И только оказавшись у нее дома (применив стандартны "прием" – "чаем бы угостили"...) он с удивлением замечает, что в его интересе появилось что-то нестандартное.
Эту главную тему Михаил Ульянов и Марина Неелова разыгрывают столь же жизненно точно, как и возвышенно музыкально. Пластика и паузы вытесняют текст. Диалоги репликами уступают место
в о с в о б о ж д е н и и
от слов. Им, умудренным временем и своей жизнью, многое понятно без слов. Да и зрителю тоже.
Так, не скупясь на детали, с увлеченностью мастера и знанием социолога Ульянов отделывает сюжет торжествующей любви. Он приводит свое "номенклатурное лицо" к первому ощущению несостоявшейся
д р у г о й
жизни, столь же реальной и не менее ценной чем та, что прожита им.
И оставляет в смятении.
3.
...Прервем на некоторый срок экскурсию по ульяновской галерее. Дело в том, что за прошедшие со времен "Битвы в пути" годы изменился не только облик портретируемых, изменилось и мастерство художника, его арсенал, подход.
Спросим себя – что такое
в а х т а н г о в с к о е
начало в стиле театра, где он играет? Существуют ли на свете таинственные вахтанговские гены?[9]
– Укажите мне их, – пожаловался однажды Ульянов, – говорят: это наше, а это не наше...
Так что же?
Элегантное бездумье – изящная поверхностность, каскад мизансцен-анекдотов? Несерьезность, возведенная в принцип и позволяющая мимолетному ветерку воздушно колебать сцену? Изюминка пошлости, способная иной раз подсластить... Нет, уж увольте! Вахтанговское ушло, растаяло, обратилось в легенду. Да и как могло быть иначе, коли родоначальник театра добыл свой философский камень сценического искусства перед самой своей смертью в1921-м году в бессмертной "Турандот". Его дух еще жил какое-то время в талантах первого поколения его актеров, как живут веселые дети в душах стариков, но потом...
Вижу, как молодые люди и джентльмены, выходя на поклоны после спектакля, начиная и заканчивая юбилейные вечера, продуманным строем обрамляют седого, победительного, моложавого в смокинге. Потом просто леди и джентльмены. Потом стареющие леди и джентльмены. Потом…
Легенда дряхлеет под натиском лет.
Так думал я, присоединяясь к большинству театральной публики, составляющей, как известно, меньшинство зрительного зала. Теперь я думаю иначе. Все-таки
в а х т а н г о в с к о е есть!
И бог с ним,
Личность Евгений Вахтангова, его почерк растворены в театральном эфире и проявляются в неожиданное время и в неожиданных местах. Появление это непредсказуемо.
Е г о
нельзя "вызвать", как вызывают духов на новоявленном спиритическом сеансе. Стучите по дереву, садитесь на роль,[10]
сплевывайте три раза через левое плечо – ничто не поможет. Но надо перестать думать, что театр может быть познан до конца до донышка и в нем нет уже места тайне
О е г о
существовании догадываешься по имитациям и шаржам.
О н о
открывается вдруг в грустной иронии "Филумены Мартурано", в "Варшавской мелодии" или в еще более давних "Соломенной шляпке" и "Мадемуазель Нитуш", в мягком внутреннем жесте Яковлева, угловатом темпераменте Юлии Борисовой или в спектакле выпускника вахтанговской школы Валерия Фокина – сегодня главного режиссера театра имени Ермоловой. Оно проходит как облачко, как звук отзвучавшей мелодии.
Много лет Ульянов ходит вокруг э т о г о . Оно прорастает в нем как трава сквозь асфальт.
Это – игра.
Однако тут следует объясниться. Театральные критики слишком часто употребляют это понятие. Оно превращается в банальность.
Речь об игре, что берет свое начало в озорстве и переживает свой пик в клоунаде. Озорство не "эстетическое", а нормальное, ребячье, то есть мудрое. Ульянов к нему тяготеет, пробивается. С годами все меньше его стесняется. Радуясь, без страха переводит такую игру на язык драматического актера. Со сцены переносит на экран.
Посмотрим как это делается, обратимся к спектаклям, проследим места, где это особенно наглядно.
Вот "Фронт" Корнейчука, знаменитая пьеса, сыгравшая огромную роль в начале войны, когда ее напечатала газета "Правда". Ее вновь поставили на вахтанговской сцене к 40-летию победы.
Ульянов-Горлов, командующий. В гражданскую войну храбро
воевал. В начале Отечественной перед нами заматеревший, недалекий, чиновный полководец, Что ж, объяснять зрителям через тридцать пять лет после войны, что из-за таких вот неучей и консерваторов в первый период мы терпели поражения, отступили до Москвы. Война окончилась нашей победой, теперь в зале большинство родившихся после нее. Да и не вина эти Горловы, а беда наша! И всю силу своего гражданского сарказма, всю свою ненависть к барам от бедняцких анкет Ульянов вкладывает в... трюк.
Горлов нагнулся над картой, разложенной на столе. Думает. Повернулся к нам тылом. Перед нами могучий туго обтянутый сукном галифе нижний начальственный бюст во всей своей символической краса. Поза совершенна. Она убивает наповал. Больше о Горлове можно ничего не говорить.
Еще трюк. Командующий "гуляет". Подчиненные ставят два стула, спинками внутрь и он, оказываясь между ними и опираясь на них руками, пускается вприсядку, молодцом выкидывая из-под себя ноги. Ухарь-развалина. Волшебная картина. Большей издевки не вообразишь!