В ожидании дождя
Шрифт:
— Да нет. Не сложилось как-то.
— Да? А почему?
— Один приятель сказал, что у меня все в порядке с тактикой, но общую картину на доске я вижу недостаточно хорошо.
Скотт Пирс хмыкнул:
— Я примерно так и думал.
И он бросил трубку.
Я посмотрел на Энджи.
— Патрик, — сказала она, медленно качая головой.
— Что?
— Наверное, в ближайшие дни тебе не стоит подходить к телефону.
Мы решили оставить Нельсона следить за квартирой Скотта Пирса, а сами заняли наблюдательный пост примерно в полуквартале от дома
Мы просидели в машине до глубокой ночи, даже после того, как в доме погасли все огни, а на крыльце загорелась лампочка включенной сигнализации.
Мы вернулись ко мне в квартиру. Я лежал в постели, дожидаясь, пока Энджи выйдет из душа, и пытался бороться со сном. Все тело у меня ломило — слишком много часов в последние дни я провел, неподвижно сидя то в машине, то в засаде на крыше. Но больше всего меня беспокоила засевшая где-то в глубине сознания мысль, что я что-то упустил, что Пирс рассчитывал все свои действия на несколько шагов дальше меня.
Глаза у меня слипались, но я не давал им закрыться, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из душа, и воображая себе тело Энджи под струями воды. Я решил встать. Зачем ограничиваться воображением, если можно получить все то же в реальности?
Я не успел осуществить свое намерение, как глаза у меня закрылись. Кровать подо мной начала покачиваться, словно я плыл на плоту по неподвижной глади озера.
Я не слышал, как Энджи выключила душ. Не слышал, как она забралась в постель рядом со мной и погасила свет.
«Нам сюда», — говорит мой сын, берет меня за руку и тянет за собой, прочь из города. Рядом с нами трусит, высунув язык, Кларенс. Скоро рассветет, и очертания города темнеют, словно окрашенные в сине-стальные цвета. Все так же держась за руки, мы сходим с тротуара. Мир вокруг нас подернут красноватой дымкой.
Мы на клюквенном болоте. У меня мелькает краткая мысль о том, что невозможно, ступив с тротуара в центре города, очутиться в Плимуте, но я понимаю, что все это мне только снится, а во сне бывает всякое. Сына у меня нет, но вот он, тянет меня за руку. Кларенс мертв, но и он здесь.
Нас окружает густой и белесый утренний туман. Кларенс гавкает где-то впереди, невидимый в тумане, а мы с сыном с нетвердой болотистой почвы ступаем на крестообразный дощатый настил. Наши шаги гулко звучат в тишине, пока мы идем через плотную молочную завесу. С каждым шагом я все отчетливее вижу, как из пелены постепенно проступают очертания сарая.
Снова слышен лай Кларенса, но откуда он доносится, сказать невозможно.
«Должно быть громче», — говорит мой сын.
«Что?»
«И больше, — добавляет он. — Четыре плюс два плюс восемь будет четырнадцать».
«Правильно».
Мы уже должны были подойти к сараю, но он по-прежнему возвышается ярдах в двадцати от нас, окутанный туманом. Мы идем довольно быстро, но так и не приближаемся к нему.
«Четырнадцать.
«Да».
«Ты бы услышал. Почему ты не слышал?»
«Не знаю».
Сын протягивает мне атлас, открытый на карте этого места. Точка, обозначающая болото, окружена лесом со всех сторон, кроме одной, той самой, с которой мы подъезжали сюда, когда следили за Майлзом.
Атлас падает у меня из рук и летит в болото. Я вдруг понимаю что-то очень важное, но тут же забываю, что именно.
«Люблю зубные нити, — говорит мой сын. — Мне нравится ощущение, когда нитка скользит между зубами».
«Хорошо, — отвечаю я, чувствуя, как доски начинают вибрировать под ногами. Что-то стремительно несется на нас из тумана с другого конца крестовины. — У тебя будут здоровые зубы».
«Он не может разговаривать. Ему отрезали язык», — говорит он.
«Не может, — соглашаюсь я. — Без языка это трудно».
Грохот становится сильнее. Сарай полностью растворяется в густом тумане. Я уже не вижу досок у себя под ногами. Не вижу своих ног.
«Она сказала: „Они“».
«Кто?»
Он смотрит на меня и мотает головой:
«Не „он“, а „они“».
«Точно».
«Мама ведь не в сарае?»
«Нет. Она для этого слишком умная».
Я вглядываюсь в окружающий нас туман, пытаясь разглядеть, что там грохочет.
«Четырнадцать», — говорит мой сын. Я перевожу взгляд на него и обнаруживаю, что на его плечах — голова Скотта Пирса. Он плотоядно улыбается. «Четырнадцать. Это очень громко, ты, недоумок».
Грохот совсем близко. Я напрягаю зрение и вижу темную фигуру, которая, расставив в стороны руки, в прыжке несется на меня сквозь плотный, как сахарная вата, туман.
«Я умнее тебя», — произносит Скотт Пирс, он же мой сын, он же непонятно что.
Прорывая плотную завесу, на меня на скорости сто миль в час надвигается ухмыляющееся и скалящее зубы лицо.
Это лицо Карен Николс, которое на глазах превращается в лицо Энджи, и я вижу, что ее голова прикреплена к обнаженному телу Ванессы Мур, но уже в следующий миг понимаю, что это Шивон, глядящая на меня мертвыми глазами. Наконец существо обретает черты Кларенса, он напрыгивает на меня всеми четырьмя лапами и опрокидывает на спину. Я падаю. Подо мной должен быть дощатый настил, но его нет, и я проваливаюсь вниз, в туман, и чувствую, что задыхаюсь.