Шрифт:
Мой тесть Уильям Николсон (прозванный почему-то Малышом) так и не сумел преодолеть опасное суеверие викторианской эпохи: он всегда считал, что тысяча гиней есть тысяча гиней, а необходимость платить налоги казалась ему варварской шуткой, не применимой к таким людям, как он. У него было большое семейство; к тому же модным портретистам приходится жить на широкую ногу, и потому он заламывал гонорары, не уступавшие гонорарам его знаменитых коллег Уильяма Опэна и Филиппа де Ласло. Его любимым жанром были натюрморты; и он мог целыми днями рисовать одни пейзажи. Но его «хлебом»
А если кто-то выражал недоумение, он объяснял: «Я пишу уже столько лет, что мои первые покупатели начинают умирать или разоряться. Забытые шедевры, подписанные У. Н., время от времени выставляются на аукционах и стоят впятеро дороже того, что я получил за них. Одни портреты выполнены с таким мастерством, что иногда я готов усомниться в своем авторстве, тогда как другие умоляют повернуть их лицом к стене».
Но и на Эпплтри-ярд настали тяжелые времена. Как-то раз в разговоре со мной он пожаловался, что налоговые чиновники прислали ему поистине разорительный счет. И это еще не все; недавно скончался, не оставив наследников, один из собирателей ранних — и не всегда удачных — работ Уильяма Николсона, так что ему пришлось приобрести несколько картин, которые едва ли удастся продать. «За грехи молодости рано или поздно приходится расплачиваться, — в отчаянии бормотал он. — Сейчас мне срочно надо никак не меньше двух тысяч гиней наличными. Молись о чуде, сынок».
Что я и сделал. И не прошло и двух часов, как в дверь позвонили и в студию вплыла облаченная в траурный наряд миссис Маклхоуз-Кэр в сопровождении слуги, некоего Фалтэна. Малыш впервые видел эту даму, но имя Маклхоуз-Кэр было синонимом популярной марки виски «Гленливет», поэтому он постарался встретить посетительницу со всей любезностью, на которую в тот момент оказался способен.
Едва покончив с формальностями, миссис Маклхоуз-Кэр схватила Малыша за руку и с жаром проговорила:
— Мистер Николсон, я знаю, вы не подведете меня: вы и только вы способны нарисовать мою дочь Элисон.
— Я сейчас просто завален заказами, миссис Маклхоуз-Кэр, — не моргнув глазом ответил Малыш. — А через три недели мы с семьей едем в Канны. Впрочем, если вы настаиваете, можно устроить несколько сеансов, прежде чем покинем город.
— Никаких сеансов не будет, мистер Николсон, их просто не может быть, — она промокнула глаза черным шелковым платком. — На прошлой неделе моя дочь скончалась.
К такому повороту Малыш явно был не готов, однако он пробормотал нечто похожее на соболезнования и учтиво заметил:
— Что ж, в таком случае мне придется рисовать по фотографиям.
— Увы, мистер Николсон, — убитым голосом произнесла миссис Маклхоуз-Кэр, — у меня нет ни одной ее фотографии. Элисон не любила сниматься. Она говорила: «Мама, зачем тебе мои фотографии? Смотри лучше на меня, а не на них». Она так и умерла, не оставив мне на память даже любительского снимка. Сперва мне посоветовали обратиться к мистеру Опэну, но он ответил, что такая задача выше его сил. Он сказал также, что вы —
Опэн в чем-то был прав. У Малыша была одна странная салонная шутка. Иногда он вдруг спрашивал случайного знакомого: «Как вы подписываетесь?» И когда тот отвечал что-нибудь вроде «Герберт Б. Бэнбери» (или «Дэвид Каммерер», или…), предъявлял ему лист бумаги, на котором красовалась подпись, словно выполненная его собственной рукой.
— Взгляните сюда, — продолжала миссис Маклхоуз-Кэр, — вот подпись Элисон на обложке ее тетрадки по истории.
Но взгляд Малыша скользнул по вернувшимся к нему портретам, которые он прислонил к столу, где лежала повестка из налоговой инспекции.
— Это очень трудная задача, миссис Маклхоуз-Кэр, — задумчиво произнес он.
— Я готова заплатить две тысячи гиней за портрет в полный рост, — ответила она.
— Дело вовсе не в деньгах… — начал было он.
— Фалтэн расскажет вам все о моей дорогой Элисон, — взмолилась миссис Маклхоуз-Кэр. — Она была такой красавицей, не правда ли, Фалтэн?
— Истинно так, мадам, — горячо согласился Фалтэн, — хорошенькая, словно с картинки.
— Я не сомневаюсь, что вы согласитесь, мистер Николсон. И вы напишете ее именно в том платье, которое я любила больше всего.
Мог ли он не согласиться?
В тот же вечер Малыш отправился вместе с Фалтэном в Кафе-Рояль, где усердно потчевал его лучшими виски вперемешку с вопросами.
— Итак, какого цвета у нее были глаза?
— Голубоватые, сэр, и слегка водянистые; но очень красивые.
— А волосы?
— Бесцветные, сэр; она обычно собирала их в пучок на затылке.
— Ну а фигура?
— Так себе, мистер Николсон, так себе! Но мисс Элисон была очень приятная юная леди.
— А не припомните ли вы какие-нибудь детали внешности мисс Элисон?
— Ничего такого, что бросалось бы в глаза, сэр. Но боюсь, я не силен в составлении словесных портретов.
— У нее были друзья, которые могли бы описать ее по памяти?
— Никого, мистер Николсон. Она вела очень замкнутую жизнь.
Малыш так и не выудил ничего существенного из Фалтэна, а в арсенал его салонных шуток — увы! — не входило восстановление облика человека по его подписи. На другой день он в отчаянии позвонил своему кузену, художнику Джеймсу Прайду.
Тот подумал минутку и, будучи человеком практичным, ответил: «А почему бы не узнать у этого Фалтэна, посещала ли девушка зубного врача?»
Сэр Рокэуэй Тимс оказался старым знакомым Малыша и тот немедленно поспешил на Уимпол-стрит.
— Рокс, старина, я попался в ловушку, — едва ворвавшись в кабинет стоматолога, выпалил он вместо приветствия.
— В первый ли раз, Малыш?
— Речь идет об одном из твоих пациентов, восемнадцатилетней девушке по имени Элисон Маклхоуз-Кэр.
— Ох уж эти художники. Их так и тянет на несовершеннолетних.
— Да я ее и в глаза не видел! Она скончалась неделю назад.
— Покончила с собой?