В сети
Шрифт:
— Мы с Максом ходили на плановый приём к педиатру за справкой для детского сада и кое-кого встретили, — начинает Ира, качаясь в гамаке.
Очевидно, она даёт мне время насторожиться, но я не улавливаю подтекста — мои мысли вообще в другом направлении.
— Кого? Чокнутую соседку? Мамочку с тремя детьми, которая вечно ругается в очереди? Или, подожди… медсестру, которая путала Макса с девочкой?
— Твоего бывшего Костю, — быстро выпаливает сестра.
Так удивительно, но мне настолько плевать на
Пусто.
Как будто это не моё прошлое, а чужой эпизод, не имеющий ко мне никакого отношения. Я даже не моргаю — просто смотрю на Иру, а потом отвожу взгляд в сторону, где Макс копается в песочнице и кидает песок себе на волосы.
— Ну и?
— Благодаря моей наблюдательности удалось вычислить, что его новая благоверная беременна. Я увидела у неё в руках обменную карту — и всё встало на свои места. То, почему она была такая бледная. Почему выходила из кабинета УЗИ и всё время поправляла резинку на джинсах.
Мама ставит на стол охладительные напитки со льдом и фрукты для внуков и бросает на старшую дочь укоризненный взгляд.
— Давайте просто поздравим их мысленно и отпустим с богом, — говорит суетливо. — У каждого своя жизнь, свои выборы. Не обязательно тащить эту новость в наш дом и расстраивать Олю.
Защита — умиляет, но она мне уже не так и нужна. Я перегорела. Больше не рассыпаюсь. И не возвращаюсь туда, откуда давно ушла. Ни с обидами, ни с надеждами, ни с желанием что-то изменить.
Мама говорит это скорее для себя. Чтобы самой не волноваться. И, возможно, потому, что когда-то видела, как тяжело я переживала разрыв своих первых длительных отношений.
— Да брось, не делай вид, что ты не знаешь, будто у младшенькой кто-то появился, — фыркает сестра. — Глаза горят, мысли блуждают, а телефон не выпускается из рук ни на минуту!
К щекам приливает краска, а на языке крутится колкий ответ, который заставил бы Иру умолкнуть. Но в этот момент на задний двор выходит отец — в деловом костюме и с папкой под мышкой, ослабляя галстук. И порыв уколоть в ответ вдруг кажется детским.
Он забирает у меня из рук пригревшегося коалёнка и на мгновение становится совсем другим. Просто любящим дедушкой с широкой улыбкой, в действиях которого появляется та самая забота, которой всегда не хватало нам с сестрой.
Я тяну холодный лимонад из трубочки, зарывая ступни в траву. Погода ясная и солнечная. В планах было искупаться в бассейне, позагорать на шезлонге и разгрузить мозги.
Сейчас единственное, чего мне по-настоящему хочется, — чтобы в голове стало тихо.
И всё же, после того как папа несколько раз подкидывает внука, заставляя его заливисто смеяться, внимание неожиданно переключается на меня.
Я почти физически ощущаю желание спрятаться
— Оль, можно тебя на минутку?
45.
***
Я надеваю мюли с прозрачной сеткой и, под пристальный взгляд мамы и сестры, следую в дом.
Все серьёзные разговоры в нашей семье всегда ведутся в кабинете на первом этаже. Он просторный, с деревянными панелями, старым глобусом в углу и портретом дедушки над камином.
Дедушку я помню плохо, но даже через портрет от него веет той же суровостью, что и от отца. Бывший председатель городского суда, заслуженный юрист, профессор кафедры уголовного права — в своё время он получил почётную медаль от городского совета «За преданность закону». Отец до сих пор хранит его знаки отличия, именные часы и фотографии.
— Как дела на работе, Оль? — звучит нейтральный вопрос, за которым скрывается гораздо больше, чем нужно.
Я бы предпочла начать с главного, но сажусь в кресло напротив и начинаю подыгрывать, оттягивая время.
— Работа как работа. Бумаги, заседания, проекты подозрений, согласования. Аналитиков по-прежнему не хватает. И, представь, в моём кабинете до сих пор не починили кондиционер.
— А если без иронии?
— Где ты услышал иронию? — удивлённо выгибаю бровь. — Приходится плавиться в тридцатиградусную жару, которая, с учётом солнечной стороны, превращает кабинет в баню.
Отец качает головой, а я вздёргиваю подбородок, ощущая в себе достаточно сил, чтобы держать удар. Не знаю, откуда это во мне, но, похоже, Устинов заразил меня своим упрямством — тем самым, что не позволяет сдаваться даже в самых неудобных разговорах.
— Про кондиционер не волнуйся, починят уже завтра, — отмахивается папа, но тут же хмурится, будто вспомнив что-то неприятное. — Мне тут одна птичка нашептала, что тебя собираются вывести из дела по «Форстреку». Без шума, без формальных решений. Аккуратно и как можно быстрее.
Я отвожу взгляд — не потому что это шок, а потому что не люблю, когда кто-то опережает меня в информации о моей собственной работе. В висках пульсирует раздражение, постепенно превращая осуждающий голос в фон, который хочется просто выключить.
— Интересная у тебя птичка, — глухо говорю. — С хорошим слухом.
— У меня она не только со слухом, но ещё и с глазами, и с отличной памятью, — отрезает отец. — Особенно когда дело касается моей дочери. Или семьи в целом. Я, знаешь ли, привык держать всё под контролем.
— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — произношу спокойно. — Официальных уведомлений не было. Возможно, опасаются обвинений в предвзятости. А может, просто тянут время или проверяют реакцию.
— А ты не предвзята?