Великий треугольник, или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков
Шрифт:
Но тут на середине пути вырастает перед ним нечто в высшей степени нечесанное и заплывшее, — этакая помесь наглости, добродушного плутовства и флегмы злодейской.
— Что вы кричите, господин директор? Не глухой, слышу…
— Наконец-то! — накидывается на него Мольер. — Опять пропадал?
— Пропадал, господин директор.
— А если по твоей милости запоздает начало представления?
— Тогда пропали и вы, господин директор.
— Мошенник! — ворчит Мольер, заметно добрея. — Играешь на моей слабости к твоему остроумию… Доиграешься! Вот выведу тебя в какой-нибудь
— И заработаете на мне кучу денег, господин директор…
— Которые ты будешь потихоньку вытягивать из моего кармана…
Провансаль плотоядно усмехается. Должен же он получить свою долю!
— Ну, хватит болтать! — обрывает его Мольер. — Мадам готова?
— Уже внизу, господин директор.
— Сундуки с костюмами?
— В карете, господин директор.
— Мольер, вы скоро? — окликает снизу капризный женский голос.
— Бегу!
Провансаль — явно для видимости — обмахивает хозяйский плащ метелкой из перьев.
— Желаю удачи, господин директор.
Мольер суеверно сплевывает. Пожелание весьма кстати, если учесть, что господин директор решился наконец показать его величеству три акта своей новой комедии…
— Это он о «Тартюфе»! — шепотом поясняет Фило. — Асмодей, а мы? Неужто мы не побываем на премьере «Тартюфа»?
— Где надо, там и побываем, — яростным шепотом отбривает его черт.
— Мольер! — нетерпеливо понукают снизу. — Да скоро вы, наконец?
— Иду, иду!
Виноватая дробь шагов по ступенькам. Хлопанье дверей. Стук отъезжающего экипажа.
— Уехали! — облегченно вздыхает Асмодей. — Теперь Провансаль отправится досматривать прерванный сон, а мы… В кабинет! Живо!
Старое бюро с поднятой крышкой Глубокое, слегка просиженное кресло у камина. Большой, местами потертый ковер… Мате оглядывает их с невольной робостью. Так вот как живут классики! Асмодей отвечает ему жестом циркача, удачно отработавшего номер. Вуаля! Он ведь предупреждал — обстановка может сказать многое. Сразу видно: хозяин кабинета не из тех, кто служит вещам. Он предпочитает вещи, которые служат ему.
— Это что! — говорит Фило, пожирая глазами стены, уставленные книжными шкафами. — Есть здесь экспонаты покрасноречивее. Смотрите: Плутарх, Овидий, Гораций… Цезарь, Геродот… Господи, кого тут только нет! Можно не сомневаться: мэтр Мольер — отличный знаток древних авторов.
Мате с недоумением вертит в руках какой-то свиток. Что за документ?
— Диплом об окончании Клермонского коллежа, — предупредительно подсказывает Асмодей. — А вот и второй — на звание лиценциата прав.
— Мольер — юрист?
— Как видите, мсье. Хотя и не то что бы по призванию. Скорее по необходимости. Так сказать, искания юности…
— Посмотрите, — возбужденно кричит Фило, потрясая изящно переплетенным томиком, — посмотрите, что я откопал! Сочинение Сирано де Бержерака!
— «Иной свет, или Государства и империи Луны», — сейчас же определяет Мате.
Фило не
— Да уж, — улыбается бес, — в уменье мечтать автору не откажешь. А без мечты, между прочим, нет и свершений.
Фило смущен. К сожалению, ничего этого он не заметил. Может быть, потому, что читал книгу Бержерака очень давно, задолго до телевидения и межпланетных полетов.
— А может, и потому, что в вашем воображении живет другой Сирано, — предполагает Мате. — Повеса, остряк, дуэлянт. Словом, герой известной комедии Ростана. Образ эффектный, но, не в обиду будь сказано, чуть поверхностный. А между тем…
— Между тем, — перебивает Асмодей, — мсье Сирано де Бержерак несомненно принадлежит к интереснейшим мыслителям семнадцатого столетия. Кстати сказать, некоторые источники утверждают, что в юности он и хозяин этого кабинета вместе слушали лекции мэтра Пьера Гассенди.
— Гассенди, Гассенди… Историк, филолог? — вспоминает Фило.
— Не только, мсье. Гассенди еще и математик, физик, астроном. Единомышленник Коперника, Галилея, Джордано Бруно. Сторонник атомистической теории строения вещества. Кстати сказать, философский антипод Декарта. Да-да, мсье. Надо вам знать, Гассенди и Декарт олицетворяют два наиболее значительных и конфликтующих направления французской философии семнадцатого века.
Фило озадаченно моргает. Материалист Гассенди — философский антипод Декарта… Стало быть, Декарт — идеалист?! Он, создатель аналитической геометрии! Невероятно…
— Как бы вам разъяснить, — затрудняется бес. — Видите ли, и Гассенди и Декарт — оба они страстно боролись против обветшалого, схоластического представления о мире. Представления, которое есть следствие нерассуждающей, слепой веры в так называемые божественные установления церкви. При этом каждый из них предлагал человечеству свою модель мира и свой способ его познания. Гассенди в своей философии прежде всего физик. Он полагает, что мир материален, состоит из мельчайших физических частиц и познаётся человеком через чувственный опыт — то бишь слух, зрение, обоняние и так далее. Тут он прямой предшественник материалистов восемнадцатого века. Декарт же рассуждает скорее как математик, оперирующий не столько подлинными, сколько воображаемыми объектами.
— Что ж тут дурного? — заступается Мате. — Отвлеченное, абстрактное мышление в науке необходимо!
— Бесспорно, мсье, но лишь как прием, как удобный метод исследования, облегчающий путь к истине. Декарт же впрямую подменил реальный мир некой отвлеченной математической схемой.
— Позвольте, любезный, — неприятным голосом перебивает Мате, — вас послушать, так Декарт только и знал что математику. А между тем он и физиолог, и физик незаурядный! Откуда же этот перевес математики там, где, казалось бы, решает физический эксперимент?