Великое кочевье
Шрифт:
Однажды вечером, проходя с мешком муки на плече, Макрида увидела в освещенное окно, что Маланья Ивановна дома одна, и зашла к ней; села на лавку отдышаться — не столько от усталости, сколько от волнения.
— Знаешь, Малаша, — рассказывала она сестре, — сердцем чую, что с ним я счастье найду.
Маланья Ивановна, поджав руки, ворчливо переспросила:
— Да ты, я вижу, всерьез надумала?
— Всерьез, Малаша. Мужик он хороший.
— Ну, а как он, посватал тебя, что ли? Разговор-то у вас был об этом?
Макрида Ивановна вздохнула:
— Нет
— Какой он ни расхороший, а все-таки не русский, — принялась отговаривать сестра. — Привычки у него другие.
— Ничего, привычки переменятся.
— А ежели ребята народятся?
— Только радости прибавят!
— Может, узкоглазые, на суртаевскую породу не похожие.
— А ну тебя! — рассердилась Макрида Ивановна. — Твои слова как льдинки: сердце зябнет от них.
Она молча взялась за мешок, лежавший у двери.
— Обожди маленько. Сейчас Миликей заявится и донесет твою муку. Куда ты, баба, в такую непогоду?
Макрида не ответила: взвалив мешок на плечо, ногой толкнула дверь и вышла на улицу.
Ветер бросал в лицо холодные иглы снега, трепал полы широкой шубы. Новые пимы скользили, нелегко было удержаться на ногах. Казалось, сейчас ветер свалит женщину, как подрубленное дерево, покатит по снежной равнине. Ни гор, ни построек не было видно.
— Не уйти бы вправо, в долину, где воют волки… Да и холодно, там закоченеешь, — прошептала Макрида Ивановна; переложив тяжелый мешок на левое плечо, пошла дальше. — Это непорядки — бабе муку таскать. Мужиков много, а без Борлая о яслях позаботиться некому.
Ветер пронизывал шаль, врывался под шубу. Глаза засыпало снегом. Широкий подол то раздувался зонтом, то заплетал ноги.
«Днем небо было чистое, а к ночи такой буран раздурился. Знала бы, что непогода поднимется, не зашла бы к Малаше».
Слева тонко выла проволока.
Ветер толкнул навстречу человека в новой шубе с поднятым воротником из шкуры волка.
— Ой! — вскрикнула Макрида Ивановна и, потеряв равновесие, уронила тяжелую ношу. — До смертыньки напугал.
Это был Борлай. Он только что вернулся с областной партийной конференции.
Узнав его, Макрида Ивановна обрадовалась:
— Хорошо, что ты приехал!
— Я торопился. Ребятишек иду посмотреть.
— Дети же все по домам. Твои, наверно, спят.
Борлай склонился над мешком:
— Дальше я понесу.
— Тут недалеко. Я сама могла бы. — Макрида Ивановна взялась за мешок. — Я на мельнице кули к ковшу подымала.
— Зачем ночью ходишь? Худо. Буран дует. Замерзнуть можно.
— А я люблю бураны, — улыбнулась Макрида Ивановна, — правда, не такие дикие.
Борлай отнял у нее мешок, взвалил себе на плечо и, разрывая снежную пелену, пошагал широко и быстро.
За спиной рослого мужчины идти было легко, но почему-то стало жарко, и Макрида Ивановна сначала ослабила узел шали, а потом даже расстегнула верхнюю пуговицу шубы.
Они вошли в кухню. Борлай поставил мешок на указанное ему
— Ребятишки мои здоровы ли?
— Да, все, хорошо! Милые они, ласковые… Ты раздевайся, чайку попьем.
Она прислушалась. За дверью, в соседней комнате тихо посапывала Яманай.
— Уснула моя помощница… Мы вдвоем посидим.
Раздевшись, Борлай поправил ремень на гимнастерке. Макрида Ивановна отметила, что он сделал это так же, как делает ее брат Филипп Иванович.
— Я новых книг из города привез. Вот погляди — Борлай доставал из сумки книги и раскладывал по столу. — Все буду читать… А на конференции говорили, что я учился хорошо, — продолжал он. — Суртаев говорил. И секретарь обкома говорил.
— Ты у нас молодец!
Макрида Ивановна, разделяя его радость, посмотрела книжки и занялась домашними хлопотами. Она накрыла на стол и в ожидании, когда закипит самовар, стала спиной к печке. Это была ее любимая поза. Тем более теперь, когда к ней зашел желанный гость, было приятно стоять у печки и смотреть на него.
«Будто семейка: я — у печи, он — у стола. Алтайцы говорят, что от хорошего мужика пахнет ветром, а от жены — дымом».
Очнувшись от раздумья, она заговорила:
— Правда, теперь все учатся. Я бы тоже поучилась, да некогда… Маленькой не пришлось грамоту приобресть: школ-то в ту пору у нас не было.
— Надо учиться, — настойчиво посоветовал Борлай. — В город надо ехать.
— Ну, куда мне в город… Учителя попрошу и здесь немножко подучусь.
Вскипел самовар, и Макрида Ивановна начала разливать чай.
— Тебе, поди, такой чай не по душе! Ты привык к соленому.
— Ничего, ладно, — одобрил Борлай, смущенно улыбнувшись. — Чай с солью, с талканом — хорошо! В городе привык пить чай с сахаром — тоже хорошо! По-нашему — дьакши.
— А я понимаю алтайский разговор, — похвалилась Макрида Ивановна, стремясь порадовать Токушева.
Она не ошиблась: Борлай чистосердечно улыбнулся, как улыбаются дети, и тряхнул головой:
— Совсем хорошо!
Они долго пили чай, разговаривали о детских яслях и школе, о колхозном скоте и охотничьем промысле. Оба раскраснелись и утирались платками. Борлай чувствовал, что отказываться неловко, и принимал стакан за стаканом. А Макрида Ивановна, не любившая одиночного застолья, отводила душу, будто у семейного стола.
Борлай давно решил, что лучше Макриды жены ему не найти. Славная женщина, работящая, добрая и красивая. А о детях как она заботится! Затронула она его сердце. Он не раз собирался поговорить с ней, но не знал, как и с чего начать. Вот и сейчас он, смущенно опустив глаза, подыскивал слова, которые помогли бы открыть ему душу, но не находил таких слов. Было уже поздно. Борлай встал, надел шубу и, растерянно взглянув на Макриду, вышел, так и не простившись.
Оставшись одна, Макрида Ивановна погасила лампу и, не раздеваясь, легла на кровать, голову спрятала между двумя подушками. Ей хотелось заснуть, но никак не удавалось.