"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Девушки, едва вздев шубки и повязав головы платками, порскнули на двор. Ворота с усилием открылись, и толпа ряженых — в масках, вывернутых наизнанку тулупах, с раскрашенными лицами, кто и с коровьими рогами на голове, — хлынула на усадьбу, продолжая петь:
А среди того двора, что три терема стоят, А среди того двора, что три терема стоят. Что в первом терему красно солнце, КрасноПрасковья с Михайлой поклонились ряженым, и протянули им на серебряном блюде гостинцы — орехи, сахар и пряники. Тут же вынесли второе блюдо — с дымящимися на морозе чашами горячего сбитня.
— А скажи-ка, хозяин, — раздался звонкий голос, исходящий из-под маски с коровьми рогами, — девицы-то гадали сегодня у тебя на дому?»
— Как не гадать в Святки-то? — ответил Михайла.
— Ну, так, пойте, ряженые, подблюдную песню — приказало существо. «Пущай девицы послушают, может, коей и по сердцу придется!»
— Хлебу да соли долог век. Слава! Боярышне Марье боле того. Кому мы спели, тому добро.Ряженые, вертясь и подпрыгивая, повалили за ворота, а девицы, пристукивая ногами от холода, поспешили вслед за четой Воронцовых в горницы.
Одна Марьюшка осталась на дворе. Сполз платок с ее черных кос, и снежинки на них казались ранней сединой. Смотрела она вслед удаляющимся по Рождественке ряженым, и все не могла найти в их толпе коровьи рога.
Внезапно она вздрогнула — кто-то закрыл ей глаза холодными ладонями. Она повернулась, высвободившись из сильных рук, и в прорезях маски увидела ореховые глаза, обрамленные темными, длинными ресницами.
— Не пужайся, боярышня, — шепнуло ей существо с коровьими рогами, и Марьюшка на мгновение почувствовала, как к ее губам прижимаются теплые мужские губы.
— Матвей! — ахнула она, но юноша уже был за воротами двора Воронцовых — поминай, как звали.
Эпилог
Москва, 1550 год
Шатры для царской соколиной охоты раскинули под Звенигородом — царь, у которого было уже две дочери, ездил на богомолье в Саввино-Сторожевский монастырь — просить Всевышнего о сыне и наследнике.
Над крутым берегом реки вольный ветер полоскал царские стяги над шатрами. Сам Иван Васильевич, хоть больше и любил охоту зимнюю, особенно травлю медведей, наслаждался сейчас полетом хищных птиц в высоком, ясном небе.
Царское кресло стояло у выхода из шатра, рядом были разбросаны шкуры и бархатные подушки, на которых сидели ближние царю бояре.
— Батюшка-то твой, Матвей, охотник знатный, — сказал
— А ты сам чего не на коне? — спросил царь, положив руку на золотистые кудри Матвея.
«Пойди, кровь разгони-то».
— Я б лучше зимой, на медведя, — улыбнулся Матвей. «Тут что, — и добычу не сам берешь, и крови вовсе не видно».
— Крови, — протянул Иван Васильевич. «Ишь, ты какой, Матюша, крови возжелал — не рановато ли тебе?»
— Так государь, в двенадцать лет я первый раз на медведя пошел с батюшкой, — ответил Матвей. «Приобык я больше к той охоте. А батюшка что — ему любая охота по нраву».
— Однако ж смотри, — царь приложил ладонь к глазам, — уж третью цаплю вельяминовский сокол сбивает. Ну что ж с тобой делать, Матвей, — для тебя съездим, как снег встанет, потравим медведей. Чего не сделаешь ради любимца, — и царь нежно погладил Матвея по голове.
— И то я удивляюсь, — заметил Иван Васильевич после недолгого молчания, — как это твой батюшка на охоту выехал, жену молодую одну оставив? Говаривала мне царица, что непраздна мачеха-то твоя, правда ли, Матвей?
— Да, — неохотно ответил подросток. «С осени еще».
— Ох, же и молодец боярин Федор — усмехнулся царь. «Везде успевает. Вроде стар уже, а посмотри-ка на него — жену молодку обрюхатил. Да, небось, не в последний раз».
— На все воля Божья — тихо сказал Матвей.
— Да ты что, — царь погладил его по щеке. «Взревновал, что ли? Дурачок ты, Матюша. Ты ж Головин по матери-покойнице, богатства в вашем роду не считано, не обделит тебя батюшка, я уж присмотрю за этим».
Федор Вельяминов спешился, потрепал по холке своего вороного жеребца и, — как был, — с соколом на рукавице, подошел к креслу Ивана Васильевича, поклонившись земным поклоном.
— Сколько набили-то, боярин? — спросил царь.
— Цапель штук с двадцать, да куропаток и другой мелочи без счета — ответил Вельяминов.
— Ну, значит, и потрапезуем славно, — рассмеялся царь. «А то монашеская братия хоть и вкусно ест, да постно — три дня на горохе да рыбе провели, хватит нам яств иноческих!»
— Поднеси-ка сокола, Федор, — приказал царь. Птица, державшаяся за ловчую рукавицу боярина, была крепко привязана к ней, — за ноги, — ременным должиком, продетым в суконные опутенки. Голова сокола была покрыта бархатным клобучком, изукрашенным золотым шитьем и драгоценными каменьями.
Царь быстрым движением снял клобучок и погладил сокола по шее. Птица застыла, раскинув крылья, отвернув голову, и помстилось Вельяминову на мгновение, будто царь напоминает ему хищную птицу — четкий очерк профиля, горбатый нос, жесткие, спокойные глаза.