Венец Чингисхана
Шрифт:
Но этого просто не может быть!
Честно говоря, я вообще не поверила в историю, которую поведала мне старая гадалка, а теперь такое совпадение…
С другой стороны, ведь Летиция сказала, что звезды или какие-то неведомые высшие силы выбрали именно меня, – тогда чему я удивляюсь? Может быть, для того они, эти силы, черт бы их побрал, и обрушили на мою голову столько неприятностей, чтобы привести меня в эту квартиру, к этому парализованному человеку, который теперь решил сообщить мне свою тайну?
Честно говоря, я бы предпочла, чтобы
Но высшие силы – они на то и высшие силы, что не спрашивают, что ты предпочитаешь. Они делают то, что считают нужным, а человек для них – всего лишь слепое орудие. А кого интересуют мысли и чувства слепого орудия?
Тем временем карандаш полз и полз по бумаге, постепенно набирая уверенность.
Я пригляделась к каракулям, постепенно заполняющим лист блокнота, и с трудом разобрала:
«Я хранил его много лет и теперь должен передать тебе».
– Но почему именно мне? – спросила я, подняв глаза на Павла Васильевича.
Впрочем, я уже знала ответ и ничуть не удивилась, когда он написал:
«Так хотят звезды».
Звезды, звезды! Опять эти звезды! И никого не интересует, чего хочу я!
Карандаш снова со скрипом пополз по бумаге. Я видела, что Павел Васильевич до предела утомлен, его дрожащие пальцы едва удерживали карандаш, но он старался дописать еще какое-то слово, донести до меня свое послание. Вот он завершил слово длинным, неровным росчерком, пальцы разжались, выронили карандаш, веки опустились, и обессиленный мужчина задремал. Лицо его разгладилось, как у человека, который исполнил свой долг, завершил тяжелую, но необходимую работу.
Я склонилась над блокнотом.
Буквы клонились, расползались, сталкивались, наползали одна на другую, карандашная линия то и дело прерывалась. Я никак не могла прочесть короткое слово, которое нацарапал на листке Павел Васильевич. Всего четыре буквы, но именно в этих буквах сосредоточен основной смысл его сообщения…
Я закусила губу, взглянула на лицо больного.
Оно было спокойным, умиротворенным, он спал сном праведника, и будить его было бы жестоко. Да и поможет ли это? Похоже, что Павел Васильевич истратил все свои силы на эту последнюю запись. Значит, я должна сама ее прочесть.
Я осторожно взяла блокнот у старика, стараясь не потревожить его хрупкий сон, поднесла страницу с последней записью к настольной лампе. На просвет стали видны тонкие, едва заметные штрихи, соединяющие разрывы линии.
Первая буква, несомненно, «С». Следующая – то ли «О», то ли «А». Третья, кажется, «Б», а четвертую никак не прочесть – видимо, под конец Павел Васильевич совсем обессилел… может быть, он не дописал это слово? Может быть, он хотел написать слово «собака», но силы оставили его на середине?
Но нет, у него вид человека, который завершил важный труд, – значит, он дописал слово до конца…
Но что же это за слово?
Я вернулась к его креслу, опустилась рядом с ним на ковер и попыталась
Куда он смотрел перед тем, как задремал?
Его взгляд был направлен на верхнюю полку книжного шкафа. Там стояли дореволюционные книги по истории Российской империи, тома Ключевского и Соловьева.
При чем здесь история России?
То есть, конечно, тайна, которую хранил Павел Васильевич, тесно связана с историей, в том числе с историей России, но он хотел передать мне не ссылку на исторический труд, а какое-то конкретное указание.
На той же полке помимо исторических книг стояло несколько статуэток – старинная фигурка шахматного коня из пожелтевшей от времени слоновой кости, глиняная фигурка женщины с кувшином в руках, сова из темного стекла…
Сова!
Вот какое слово из четырех букв написал Павел Васильевич на листке блокнота!
Я бросилась к шкафу, подставила стул – иначе мне было не дотянуться до верхней полки, схватила сову…
Она оказалась неожиданно тяжелой, и я ее чуть не выронила.
Слезла со стула, поднесла сову к письменному столу, внимательно осмотрела.
Сова как сова – небольшая тяжелая статуэтка из темного стекла, никаких углублений или тайных пружин, никакого тайника. Кроме того, она слишком мала, чтобы спрятать в ней корону или венец. В ней мог поместиться разве что перстень, в крайнем случае браслет – но ведь речь шла именно о венце, венце Чингисхана…
Я еще раз осмотрела статуэтку, взвесила ее на руке.
Как мне и показалось в первый момент, сова была слишком тяжелой для своего размера. Видимо, только снаружи она была отделана темным стеклом, внутри же была металлической. Но что это мне дает?
Я покосилась на Павла Васильевича – может быть, он проснется и даст мне какую-нибудь подсказку?
Но он спал, лицо его впервые за долгое время было спокойным и безмятежным.
Черт, какую же тайну хранит эта сова?
Я стала вспоминать все, что знаю о совах.
Ну, все знают, что они – ночные хищники, прекрасно видят в темноте, а днем становятся беспомощными.
Хорошо, но что это мне дает? Только то, что сова вполне может быть хранительницей тайны…
Что еще?
У совы короткая, но очень подвижная шея, она может повернуть голову на сто восемьдесят градусов, вот так…
Я машинально повернула голову совы…
И она действительно повернулась с негромким скрипом, при этом голова отделилась от туловища, как крышка от банки кофе. Точнее, от сосуда, хранящего в себе тайну.
Я чуть не вскрикнула от радости.
У меня в руках был теперь небольшой сосуд, внутри которого лежал старинный медный ключ с фигурной бородкой и небольшая, сложенная вчетверо бумажка.
У меня в руках был ключ от тайны…
В буквальном смысле ключ, вот он. Но что этот ключ должен открыть? Какую дверь? Какую шкатулку? Возможно, подсказка находится на этом листке, раз уж он был спрятан вместе с ключом?