Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга
Шрифт:
Саар, Эльзас, Эйкен — все эти области ранее принадлежали Германии, и гитлеровцы знали, как всколыхнуть крайние националистские страсти. Европа находилась под гипнозом. «Последние месяцы я занят изнурительным делом, — писал Эренбург, — я езжу по различным областям, находящимся в непосредственном соседстве с Германией. <…>
Можно долго смотреть на змею и остаться в своем уме: если змея заглатывает кролика, это в конечном счете — обед. Но нельзя долго смотреть на кролика: остановившиеся глаза <…> способны заразить своим паническим безумием даже человека с воловьими нервами» [342] .
342
Ibid. 1935, 23 июля. С. 2.
Эренбург считал, что только Советский Союз может помешать победе фашизма. В Женеве он зашел в кафе, где любил работать и дискутировать
Нацисты не были немцами 1914 года. Европа, тем не менее, не была готова смотреть правде в глаза.
343
Ibid. 1935, 24 апреля. С. 2.
Политика антифашизма
Победа Муссолини, а вслед за ним и Гитлера, показали, что в период экономического и политического кризиса крайне правые движения пользуются громадным успехом. Фашизм вылился в массовое движение, и его триумфы нельзя было сбрасывать со счетов как некий временный сдвиг в народном сознании. Однако главными организаторами борьбы против фашизма, как и главными антифашистскими писателями были чаще всего коммунисты или сочувствующие коммунистам; они сурово осуждали Гитлера, но оставались слепы и равнодушны к таким же зверствам в Советском Союзе, а то и сознательно их замалчивали.
Для многих европейских писателей и ученых, исповедывавших левые взгляды, к этому нравственному и политическому дисбалансу добавлялись и другие факторы. Гитлер использовал яростную фразеологию расизма; его методы и цели не вызывали сомнений; когда он угрожал евреям, клялся отомстить за поражение Германии и требовал для себя политической власти, было ясно: он пойдет до конца. Сталин, напротив, был большим лицемером, хорошо усвоившим гуманистический язык социализма. Царская Россия была растленным жестоким самодержавным государством, и большевики весьма выиграли, выступая в образе современной, передовой партии, провозгласившей, что желают служить народу. Сталин вовсю трудился, чтобы скрывать свои преступления. Достоверные сведения о насильственной коллективизации, об искусственно созданном голоде на Украине, унесшем пять, если не больше, миллионов жизней, на Запад не проникали. Как заметил Эренбург в своих мемуарах, «многие писатели Запада не понимали метода социалистического реализма; но методы фашизма были понятны всем: он сулил книгам костры, авторам — концлагеря» [344] .
344
ЛГЖ. Т. 2. С. 44.
Гитлер и Сталин оба были беспощадно жестоки, но в тридцатых годах Гитлер угрожал стабильности и миру на европейском континенте; Сталин не стремился к военным захватам за счет своих европейских соседей. Его министр иностранных дел, М. М. Литвинов, выступал за коллективную безопасность, тщетно пытаясь сколотить союз западноевропейских демократий, чтобы предварить агрессию со стороны Германии.
Для Эренбурга, как и для массы других европейских интеллигентов, военная угроза нацизма перевешивала любые возражения, возникавшие против сталинского режима в самой России. Правда, многим ученым и писателям, ненавидевшим фашизм — как например, Ромену Роллану, — сотрудничество с коммунистами внушало опасения, оставаясь проблемой, которая нависала над антифашистским движением вплоть до 1939 года, когда Гитлер и Сталин заключили пакт. Но в начале тридцатых годов усиление фашистских режимов в Японии и Германии толкало антифашистскую интеллигенцию к тесным контактам с коммунистами и заставляло молчать о том, что творится внутри Советского Союза [345] .
345
См.: Fischer D. J. Romain Rolland and the Politics of Intellectual Engagement. Los Angeles, 1988.
Иметь на Западе красноречивых апологетов — в особенности такого общественного веса как Ромен Роллан, Андре Жид и Андре Мальро — служило целям Сталина. Их расположение к Советскому Союзу помогало морочить международное общественное мнение и отвлекать внимание от деспотизма сталинского режима. Только диву даешься, читая полвека спустя высказывания этих утонченных интеллектуалов о жизни в Советском Союзе. В октябре 1934 года Андре Жид возглашал в Париже: «Что для нас останется утопией, вскоре станет действительностью в СССР» [346] .
346
Известия. 1934, 26
Вскоре события во Франции заставили враждующие левые партии кооперироваться. Мятеж правых сил 6 февраля 1934 года напугал и либерально настроенных и левых рабочих, и интеллигенцию. Социалисты и коммунисты отложили раздоры до лучших времен. Даже Сталин начал пересматривать свои политические ходы. К 1935 году Коммунистический интернационал, более известный как Коминтерн, кремлевское орудие для руководства иноземными коммунистами, принял политику «народного фронта», выступая против фашизма вместе с социалистическими партиями. Вопреки первоначальному намерению Сталина, Эренбургу не предложили возглавить МОРП; он, скорее всего, даже не знал, что у Сталина некогда мелькнула такая мысль. Теперь, в декабре 1934 года, на это место предпочли поставить французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, а штаб МОРП’а перевести в Париж. На первый взгляд, выбор был сделан удачно. Барбюс приобрел известность в Первую мировую войну, опубликовав роман «Огонь» — о пехотном взводе французских солдат, испытывающих все невзгоды окопной войны; книга удостоилась Гонкуровской премии. К тому же Барбюс был ярым пацифистом и в начале тридцатых годов вместе с Роменом Ролланом принимал активное участие в организации в Амстердаме и Париже грандиозных конференций против фашизма и войны.
В своих мемуарах Эренбург пишет о Барбюсе вполне уважительно, но на самом деле эта кандидатура внушала ему сомнения. Барбюс был чересчур одержимым коммунистом и слишком стар (в 1935 году ему исполнилось шестьдесят два года), чтобы привлечь более молодых, более талантливых писателей — как, скажем, Мальро — или более влиятельных, независимых, как Олдос Хаксли и Э. М. Форстер. Эренбург написал Михаилу Кольцову, своей главной «связи» с Москвой, письмо, в котором не скрывал опасений по части тех методов, какими Барбюс станет руководить МОРП’ом. Он зашел даже так далеко, что пытаясь развенчать Барбюса, намекнул: Барбюс хвастает личной поддержкой Сталина — проступок, каких Сталин не терпел [347] . Но Барбюс собирался опубликовать во Франции биографию Сталина, раздутую пропаганду, а это обеспечивало ему дружбу Кремля и, без сомнения, делало его в высшей степени «подходящим» для главы МОРП’а. Попытка Эренбурга развенчать Барбюса осталась, по всей очевидности, без внимания; работа же по подготовке Конгресса продолжалась.
347
Фрезинский Б. Я. «Париж начинался в Одессе». Op. cit. С. 4.
Международный конгресс писателей в защиту культуры открылся в Париже в июне 1935 года. Эренбург был одним из главных его организаторов вместе с Андре Жидом и Андре Мальро, а также коммунистами — такими, как Ж.-Р. Блок — и солидным романистом Андре Шамсоном, правой рукой Эдуарда Даладье, лидера радикальных социалистов. Ни помещения, ни секретарей не было. Собирались чаще всего у Эренбурга. Машинистки работали на квартире Андре Жида. Организаторы сами, не жалея времени и усилий, созывали писателей со всего мира.
Политическая атмосфера 1935 года способствовала проведению конгресса. Как и следовало ожидать, французскую делегацию возглавили Мальро, Барбюс и Луи Арагон, к которым присоединился основатель дадаизма Тристан Тцара и сюрреалист Рене Кревель. От британцев прибыла весьма внушительная группа, включавшая романистов Олдоса Хаксли и Э. М. Форстера. Присутствовали и немецкие писатели-эмигранты Генрих Манн, Бертольд Брехт, Эрнст Толлер, Анна Зегерс.
За несколько дней до открытия конгресса произошли два события, определившие его политическую повестку и нанесшие удар по взаимному доверию его организаторов. 16 июня Андре Мальро дали знать, что Максим Горький приехать не сможет. Мальро был вне себя. Горького ждали. Создавалось впечатление, что Москва «дурачит» организаторов [348] . Конгресс должен был продемонстрировать солидарность с Советским Союзом, а Сталин посылал делегацию, состоящую из писателей, которых на Западе мало кто, если вообще кто-нибудь, знал. За исключением Эренбурга, журналиста Михаила Кольцова и прозаика Алексея Толстого, делегация состояла преимущественно из чиновников от литературы — посредственностей, которых никак нельзя было поставить на одну доску с Мальро и Э. М. Форстером. Горький, возможно, и впрямь был очень болен и не мог путешествовать — в следующем году он умер, однако не кто иной как Сталин набрал или, по крайней мере, одобрил подобный состав делегации, так что вполне возможно, Сталин решил не выпускать Горького за границу.
348
Lottman Н. R. The Left Bank. Boston, 1982. P. 84.