Вернуться к подлинному

Когда Жюль Верн скончался, в его архиве остались рукописи пяти готовых романов. Единственный сын и наследник писателя Мишель Верн попытался заинтересовать ими Л.-Ж. Этцеля-младшего, но многолетнему издателю верновских произведений последние сочинения прославленного автора не понравились. Он нашел их растянутыми, не соответствующими изменившимся вкусам публики и поэтому предложил Мишелю кое-что переделать, а именно: ввести побольше диалогов, уменьшить количество описаний, сократить слишком внушительное число географических, исторических, биологических сведений, которыми привык щедро насыщать свои книги мэтр Жюль (к тому же часть этих сведений уже утратила актуальность), — одним словом, оживить романы, сделать их более динамичными, а следовательно, более привлекательными для читателя нового века. Сын послушался совета издателя

и засел за переделку отцовских произведений. Руководило им — как подозревали уже тогда и как стало абсолютно ясно сегодня — отнюдь не бескорыстное стремление представить миру последние творения гения. Внимательные читатели, критики, коллеги-литераторы сразу же поняли, что в отцовские романы сын внес немало изменений. Но коснулись ли они только способа изложения материала или же, напротив, затронули основные сюжетные линии? Точного ответа долгие годы не было. Но вот в начале 1990-х годов стал известен контракт, подписанный в декабре 1905 года Этцелем-младшим и Мишелем на подготовку к изданию «неопубликованных произведений Жюля Верна», в котором прямо говорится о том, что сын и наследник великого писателя берет на себя труд «пересмотреть и исправить» оставшиеся после отца рукописи, но, если по каким-то причинам он не сможет это сделать, Луи-Жюль Этцель будет вправе опубликовать оригинальную рукопись [1] .

Все пять романов, о которых идет речь, увидели свет в 1906-1910 годах, причем, как это вошло в обыкновение, книжному изданию предшествовали журнальные публикации.

Через семь десятилетий у потомков знаменитого писателя были приобретены машинописные рукописи его последних романов. Их изучением занялся Пьеро Гондоло делла Рива, крупнейший в то время специалист по творчеству Ж. Верна и один из руководителей Верновского общества. Простое сличение рукописного и печатного текста позволило установить, что изменения, внесенные Мишелем, весьма значительны. Поменялся не только сюжет, но сам дух произведений. Иногда — как в случае с «Прекрасным желтым Дунаем» — из-под пера сына выходили совершенно другие романы. И тогда Мишель не придерживался даже их первоначального названия. Так появились на свет «Дунайский лоцман» и «Кораблекрушение "Джонатана"» (см. т. XX наст. собр. соч.).

Вернемся, однако, к верновским оригиналам. Идея сочинить роман о самой длинной реке Западной Европы зародилась у писателя давно — может быть, еще тогда, когда он создавал книги о путешествиях по Амазонке (1880) и Ориноко (1894), а может, и раньше — в те далекие дни начала 1860-х годов, когда в журнале «Вокруг света» («Le Tour du Monde») он зачитывался превосходными описаниями дунайского маршрута французского историка, а впоследствии и политического деятеля Виктора Дюрюи. Яркий текст журнальных публикаций сопровождался не менее привлекательными иллюстрациями, выполненными спутником Дюрюи — художником Д. Лансело. У Жюля даже зародилось желание повторить увлекательный маршрут или, по крайней мере, посетить одну из придунайских стран. Ему самому не удалось осуществить эту мечту, но на склоне лет в первый день XX века Верн вместо себя отправляет на Дунай своих литературных героев. Напомню читателю, что всего за полтора года до этого сюжет одного из верновских романов («Тайна Вильгельма Шторица») уже разворачивался в маленьком придунайском городке.

На этот раз местом действия стала вся великая река — от истоков до устья. Без преувеличения, Дунай можно считать главным героем романа. Писатель тщательно следит за изменением характера реки по мере продвижения к устью, сообщает интересные гидрологические, геоморфологические, биологические подробности, иногда изощренно описывает нравы речных обитателей, не забывая, конечно, остановить внимание читателя на исторических и архитектурных особенностях подунайских поселений, на облике и характере прибрежных жителей. Ко всему еще опытным моряцким глазом он оценивает навигационные маневры дунайских лоцманов. Для не слишком загруженного информацией читателя начала XX века книжка Ж. Верна вполне могла стать превосходным путеводителем по реке. Правда, сам автор сдвигает действие романа назад, поближе ко времени написания очерков Дюрюи, отчего путешествие Ильи Круша окутывается легкой историко-романтической дымкой.

По

ходу повествования Жюль Верн то отпускает ехидные замечания о стремлении баварских архитекторов посоперничать с древними греками, то рассуждает о поведении и привычках речных рыб, то «вкусно» описывает налитки и яства придунайских народов. Он не упускает случая показать в невыгодном свете слишком самоуверенных полицейских, обращает внимание на несовершенство правосудия (больная после дела Дрейфуса для Франции тема). Но оптимист-герой стоически переносит все неприятности и — вместе с автором — свято верит в конечное торжество справедливости. Весь роман пронизан любовью и верой в жизнь. Это особенно удивительно, если учесть, что его автор — больной семидесятилетний старик. «Прекрасный желтый Дунай» прямо-таки сочится живым французским юмором, а открывается он раблезианским описанием пирушки рыболовов. И как же тонко иронизирует писатель над милой человеческой слабостью — ужением рыбы, с какой «важностью» объявляет он это занятие самым мудрым и достойным из всех наших праздных увлечений!

Сам заголовок романа — своего рода опровержение названия прославленного штраусовского вальса. С точки зрения естествоиспытателя, прекрасный Дунай не голубой, а желтый, хотя, конечно, Верн не очень-то упрекает в «ошибке» композитора, который предпочел действительности фантазию.

Читателю, разумеется, бросился в глаза еще один предмет верновской иронии: Круш, сплавляясь по Дунаю, ловит и… продает рыбу прибрежным жителям! Причем не только в крупных городах, но и в маленьких селениях! А как автор восхищается придумкой контрабандистов, устроивших на барже двойное дно, чтобы обмануть полицейских и таможенников! Нет, Верн не становится на сторону преступников, но и не отказывает себе в удовольствии мягко подтрунить над власть предержащими.

Можно отметить и еще один аспект романа. После ареста Круша в Будапеште образуются две партии сторонников и противников узника — «крушисты» и «антикрушисты». Они то кажутся непримиримыми врагами, то с легкостью переходят из одного лагеря в другой. Так Верн подсмеивается над своими соотечественниками, разделившимися в связи с громким процессом Дрейфуса на «дрейфусаров» и «антидрейфусаров», причем, когда заказной (как сказали бы сейчас) характер дела выяснился и неправедный вердикт суда отменили, многие из «антидрейфусаров» стали рьяно защищать еще недавно ненавидимого ими человека.

Одним словом, «Дунай» был легкой книгой, писательским отдыхом от других, более сложных, более драматичных, необыкновенных путешествий. На его создание ушло всего 88 дней.

Когда роман был окончен, Ж. Верн не стал спешить с его опубликованием. И на то имелись определенные причины. Мастер всё никак не мог пристроить другое свое детище — «Шторица», многие страницы которого вызывали категорическое неприятие Этцеля-младшего. Писателю пришлось править рукопись по желанию издателя и, соответственно, придерживать «Прекрасный желтый Дунай». При жизни он так и не нашел времени отправить роман в Париж.

Мишель, получив «добро» на переделку неопубликованных отцовских произведений, сначала занялся «Золотым вулканом» (книга вышла в 1906 г.), а потом поторопился издать собственное сочинение — «Агентство Томпсон и К°» (1907). В том же, 1907 году, дошла очередь до «Прекрасного желтого Дуная». Сохранив основную идею отца — спуск по Дунаю победителя соревнования рыболовов, — Мишель пишет совершенно иное произведение. И прежний роман настроения, роман восхищения великой рекой превращается в этакий пустячок по типу входивших тогда в моду полицейских романов Марселя Леблана об Арсене Дюпене. Сочинения отца и сына сравнивать нельзя — это просто-напросто разные произведения. Разумеется, Мишель поступил бы честнее, прямо объявив об этом читателям. Только кто стал бы покупать роман так и не составившего себе имени отпрыска великого писателя?

Впрочем, в те годы отношение к наследию даже очень известных авторов было совершенно не таким, как сегодня. Ну а если учесть, что сам Верн-старший неоднократно сетовал, что за его романами не признают никаких литературных достоинств, то будет понятным, почему никто из собратьев по писательскому цеху не забил тревогу, догадавшись, что поздние творения умершего гранда «чуть-чуть» подправил его наследник. Вероятнее всего, такое вмешательство профессионалы пера сочли вполне естественным.

Только в конце века оценка творчества Жюля Верна на родине, да и во многих других странах изменилась. Писателю, которого долгие годы держали исключительно в «детских классиках», наконец перестали отказывать в литературном мастерстве.