Ветер в твои паруса
Шрифт:
Рагозин, Рагозин… Несколько лет назад он приезжал на совещание геологов Северо-Востока. Доклад его был блестящий. Улыбка обворожительна. Геологини были от него без ума. На прощальном банкете одна из Танькиных подруг решила вскружить ему голову, болтала, танцевала с ним, утащила к реке, потом, задыхаясь от хохота, рассказывала, как Алексей сначала перепугался, а затем спокойно и правильно объяснил ей, что он давно влюблен в одну женщину и только ей принадлежит его сердце.
М-да… Трогательно, конечно.
Как он сегодня выразился: «К тридцати годам человек достигает состояния динамического равновесия: отдача должна быть равна поступлению». Попросту говоря, если раньше ты
Выехав наконец на шоссе, Павел облегченно вздохнул: он уставал от трамваев и светофоров, от лезущих под колеса старушек. Сидеть за рулем в Москве стало не отдыхом, а потной работой. Москва утомляла его, зато, вырвавшись за город, Павел вел машину так, что стрелка спидометра всегда качалась где-то у ста. Он любил пригород. Но не сегодня, потому что сегодня он ехал не на прогулку…
Он не умел утешать, не умел говорить слова, которые надо говорить, потому что так принято, и, понимая это, заранее боялся сегодняшней встречи, О чем он сможет рассказать матери? Ведь не о том же, в самом деле, как еще и теперь он каждый раз вздрагивает, услышав в небе гул мотора, как чудится ему по ночам сухой, режущий душу скрежет металла, грохот камней, немая тишина, что повисла над Зеленой косой, возле которой упал самолет Вени…
Нет, не об этом он будет рассказывать матери. Он расскажет о том, как Веня по утрам ел яичницу и говорил, что самую лучшую глазунью умела готовить только его мама; как он надевал носки, полученные из дому, и всякий раз повторял, что эти носки самые теплые в мире, потому что их связала мама… А больше он ничего не будет о нем рассказывать, все остальное мать знает лучше, чем он…
4
В университетском дворе опадали листья. Было тепло и ясно, а все-таки не лето, и никуда от этого не, денешься. И тени блеклые, и воздух словно бы разбавлен, и выражения лиц у подруг, хотя они и смеются, осенние: все очень хорошо, но все это скоро кончится… И Ломоносов стоит нахохлившись — ему теперь большую часть дня приходится стоять в тени…
— Может быть, в Сокольники? — предложил кто-то.
«Смешно, — подумала Нина. — Можно пойти в кино. Можно поехать на теплоходе до Астрахани. А дальше? Зачем мы собрались здесь? Очень нам весело? Нам не весело. Очень мы нужны друг другу? Не очень. Традиция. Пять лет писали друг другу шпаргалки, теперь по шпаргалке проводим вечер встречи бывших выпускников биофака…»
— А что, девчата, может в «Балчуг»? У нас ведь сегодня не просто встреча, мы сдвигаем ряды, нас становится меньше. Пропьем Нинку? Ну, право же, пропьем. А завтра…
— Завтра будет поздно!
— Да, завтра узы Гименея…
— Они крепки! Никаких ресторанов, никаких вольностей. Отбивные котлеты мужу будет жарить…
И сразу все стало на место, стало весело, дружно спокойно, потому что нашлась готовая тема, и уже не надо было лениво вспоминать, кто, когда и сколько раз сыпался на зоологии и какое было платье на одной из подруг, когда ее случайно засняли в кинохронику… Девчата постарались, чтобы русло разговора не иссякло. Куда они едут в свадебное путешествие? Ах да, Нина уже говорила… Отдельная квартира? Прекрасно. Но главное — вместе… Ты, конечно, счастлива? Хотя, господи, ну кто же задает такие вопросы перед свадьбой! Алексей, наверное, в бегах, кольца обручальные ищет?
— Так, значит, в «Балчуг»? —
— Простите, девочки, — развела руками Нина уже целиком в роли невесты, — Я бы с удовольствием, но вы же понимаете…
Подруги посмотрели на нее радостно-сочувственно и кивали головами, как это делают всегда подруги невест.
— Ты поезжай, Нинок… Будь счастлива!
Потом она шла по улице Горького. Ей надо было к Белорусскому вокзалу: мама уже вернулась, конечно, и Алексей тоже скоро приедет, но она проходила остановку за остановкой, а у кино на площади Пушкина купила себе эскимо и пошла еще неторопливей. Новое платье цвета банановой кожуры и большая, плетенная из соломы сумка попеременно отражались во всех витринах…
Сейчас ей положено думать о жизни. О будущем и настоящем. Так положено. Так надо… И не думать о том, что витрины, как зеркала: ходишь по городу и постоянно видишь себя с ног до головы…
В жизни бывают события, о которых принято вспоминать. Считается, что между ними лежат разновеликие по времени и содержанию периоды жизни. А у нее? У нее, как у всех, тоже были такие события. Первый день в школе, аттестат, совершеннолетие, диплом. Первая зарплата. Теперь будет замужество, ребенок, потом защита диссертации, пенсия, серебряная свадьба…
Что еще бывает в жизни? Творчество? Да, конечно. У избранных. У смертных бывает работа. Хорошая, честная, трудная. И ожидание, то, что начинается в детстве. Оно просыпается в детстве, когда ты с любопытством открываешь дверь в другую комнату, открываешь книгу. Потом оно становится привычным, постоянным.
Еще бывает любовь. Но, может быть, любовь не главное событие?..
Нина остановилась у витрины рыбного магазина. Было очень интересно видеть себя в темном большом аквариуме, смотреть, как вдоль тебя растут водоросли, а поперек плавают рыбы, как из зеленой сонной тишины аквариума тебе улыбается растерянная русалка. У русалок тоже не было любви… Плескались себе в лунном серебре, потом попадались в сети…
«Ты счастлива? Алексей, наверное, ищет обручальные кольце?»
Да, он ищет кольца. А я счастлива…
В электричке Нина не стала проходить в вагон: была суббота, люди ехали с покупками, со свертками, цеплялись друг за друга, а здесь, в тамбуре, можно стоять и смотреть в окно.
Вот уже много лет она живет на даче, в небольшом бревенчатом доме, купленном отцом еще перед войной. И все эти годы Алексей топтал газоны и клумбы под окнами, ждал у калитки, водил в кино, был бесконечно внимательным и добрым. Он катал ее на лодке, а она сидела в смотрела мимо него. Смотрела на того, кто давно жил в ее воображении: в белой рубашке с короткими рукавами, темный, загорелый, чем-то похожий на индейца. Он сидел и улыбался ей, когда она говорила: «Ну вот, ты снова пришел. Сегодня ты не такой, как вчера, но это моя вина. Я просто тебя еще ее придумала до конца…»
А напротив сидел Алексей.
— Ты любишь меня? — спрашивала она его.
— Люблю… Ты же знаешь.
— Это хорошо… Очень хорошо, когда тебя любят.
И все. Он так ни разу и не спросил: «А ты?» Должно быть, просто боялся услышать, что «нет, не люблю, но ты подожди, кто знает…»
Потом он уехал. Два года писал ей письма. А она по-прежнему вечерами сидела в саду или на веранде в качалке, каталась с ребятами по Москве-реке, и ей по-прежнему улыбался давний знакомый, тот самый, которого она выдумала в детстве, ее принц на белом коне, как сказал бы язвительный Венька. Она ждала его, верила — вот сейчас, сегодня, через год он придет или приедет, или она встретит его в метро — он обязательно будет, не может не быть, потому что она любит его.