Витражи резных сердец

Лаэтэ.

У него на языке вертится какой-то еще вопрос, и это ясно. И он решается.

– Это правда, что ты родилась, когда она уже была мертва?

Торн застывает, словно каменеет.

– Я имею в виду, эти слухи… говорят, ты выкопала себя из ее могилы. Что ее закопали беременной, а ты выгрызла себе путь из нее, а потом вылезла из земли, и когда Хорра пришла проведать могилу… – Молли запинается, встретившись с ней взглядом. Она видела этот страх сотни раз, но сейчас ей плевать.

Раз за разом, одно и то же. Эти слухи.

«Чудовище, – говорят они. – Выродок».

–

Если ты веришь в этот бред, то ты идиот, Молли, – она рвется прочь в палатку так быстро, как может, только бы он больше ничего не успел ей сказать. Ей нужно переодеваться для представления.

Только в палатке она понимает, что сжимала кулаки так сильно, что теперь на ладонях кровь и следы от впившихся ногтей.

Она почти отходит, когда слышит знакомые шаги. Молли не оставит ее в покое так просто. Он липкий, как кисло-сладкий соус из Города-Оплота, которым от него сейчас слишком сильно пахнет.

– Эй, Торн, – он звучит обманчиво-весело, вваливаясь в ее палатку без приглашения. Иногда она жалеет, что не унаследовала от безымянного отца ничего полезного. Говорят, к кровососам-реликтам никто не войдет против их воли.

Она оборачивается и почти сразу же получает в руки горячую булочку с мясом и тем самым соусом. Она обожает его.

– Прости, не надо было в это лезть, – Молли снова беззаботно-веселый. Вдали от фейерверков она, наконец, может снова оценить, насколько красивого оттенка у него кожа. – Это личное. Просто, ну, знаешь, я не люблю, когда слишком много барьеров. Давай забудем?

Торн скептически приподнимает бровь.

– Да не будь такой шипастой и угловатой, я сейчас об тебя порежусь! – он весело хлопает ее по спине. – Давай, я тебе последнюю булку украл.

Она щурится почти угрожающе. А потом разламывает булку напополам и протягивает ему большую часть.

Кинжалы бликуют в фиолетовых огоньках представления. Сегодня в Городе-Бастионе славят Расгарексара, Бога из-за Вуали. Неважно, что нынешние жители ничего не помнят о старых богах, каждый дверной проем украшен вороньими черепами, перьями и фиолетовой краской.

Сейчас от богов остались только имена и некоторые ритуалы, хотя их культы все еще скрываются в городах. Все это знают: никогда не ходи в лес, чтобы не попасться реликту. Никогда не верь никому в Нерушимых, если не хочешь быть украденным старопоклонниками.

Говорят, когда-то старые боги смотрели из-за Врат Вуали, требовали своей дани, говорили со своими последователями. Только этими последователями были не те, кто сейчас населял города.

Старые боги требовали крови и жертв, и реликты из темных лесов охотились ради них и их невообразимого голода. Как говорят, всем миром правили те старые реликты. Населяли старые острова своими рабами, такими, как Хорра, такими, как Майли, как мать Торн: развлекались с ними, смотрели, что из этого получится, а потом пожирали, устраивали жестокие соревнования только ради кровопролития. Гости со светлых земель смеялись над этими мифами темного континента. Они говорили, это всего лишь сказки – так послушать, реликты воплощают абсолютное зло.

А абсолютного зла, как говорят под солнцами, не существует…

Смешная наивность.

Зал взрывается аплодисментами, и они с Молли проходятся колесом почти синхронно, меняясь местами на сцене. Они оба высокие, худые и андрогинные, и в этих глупых арлекинских костюмах с масками нельзя понять, кто есть кто. Торн чуть худее, и ее волосы спрятаны под колпак с колокольчиками. Молли звенит украшениями на «рогах» из своих прекрасных фиолетовых волос.

Она притворно-внезапно вытаскивает из-за пояса еще два ножа. Молли жеманно изображает испуг, прижав кончики пальцев к раскрашенному рту маски. Она готовится метать. Он вытаскивает яблоко будто из воздуха. «Предлагает».

Нож Торн рассекает яблоко пополам и вбивается в мишень за спиной Молли. Он изображает обморок, чтобы тут же ловко подняться.

Какая-то девушка смеется и посылает ему воздушный поцелуй. Другая девушка посылает поцелуй Торн.

Кинжалы мелькают, когда они с Молли меняются ими, причудливо двигаясь. На сцене, на канатах, в прыжках. Когда Молли метает кинжалы в нее, Торн использует всю свою пластику, чтобы изобразить попытки увернуться от клинков в последний момент. Под конец она хватается за голову в притворном ужасе, этом невысказанном «сколько можно». Театрально-фальшиво плачет, утирая кулачками уголки глаз. Люди смеются.

После них на сцене Карга, она гадает без слов, пугает дымом и зеркалами. После нее – Майли и подружки, все безгранично красивые, так хорошо сложенные. Торн всегда считала несправедливым, что на других девушках эти дурацкие арлекинские костюмы смотрятся так хорошо. От их фигур не оторвать глаз. Она же сама напоминает плоский рисунок из книжки про злую нечисть из отражений.

Ей гораздо комфортнее, когда она избавляется от цветастого костюма в пользу привычных кожаных штанов и свободной рубашки. Ей жарко, но она никогда не выходит на люди без шапки, тем более когда волосы выглядят мокрыми и отвратительными.

Молли встречает ее на улице с лучезарной улыбкой и лихо приобнимает за плечи. Он все равно выглядит хорошо, даже без украшений. Искренне говоря, Торн не понимает, почему он не убежал искать внимания в толпу гостей, как всегда делал Вэйрик.

– Обмен! Предлагаю научить тебя подниматься с земли в одно движение, если научишь так выворачивать тело, как ты сегодня сделала.

– Я умею подниматься с земли в одно движение, Молли.

– Не так изящно, как я. Ты, кстати, не думала продавать людям с низкой самооценкой свое самомнение? Много бы заработала.

Торн отвешивает ему легкий, шутливый подзатыльник.

– Ты в курсе, что ты гад?

– Непревзойденный и неотразимый. Почему, думаешь, меня твоя тетка подобрала? Я ее очаровал, без вариантов.

– Без вариантов.

– Без вариантов!

– Молли, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты из той породы людей, которым проще сказать «да», чем объяснять, почему «нет»?

Он улыбается, обнажая белоснежные зубы. Ни одного клыка. Торн ему немного завидует.

– Это признание?