Владимир Набоков: русские годы

Бойд Брайан

Рассказ можно прочитать по-разному: как обвинительный приговор немецкому духу, который способен привести Гитлера к власти; как критику нацистской программы «Через радость — к силе»; как исследование всемирной пошлости; как конфликт между стремлением к индивидуальному счастью и жестокостью навязывания собственного представления о счастье другим; как восхищение миром, созданным для счастья; как скорбь по миру, осужденному историей на страдания. «Облако, озеро, башня» находится на полпути между «Приглашением на казнь» (именно так герой рассказа называет свое путешествие) и более поздним романом «Под знаком незаконнорожденных». Кругу, герою этого романа, страдающему от пыток, которым подвергается его сын, облегчение приносит лишь приходящее в безумии

осознание того, что сын его — только один из персонажей некоего романа. В «Облаке, озере, башне» неожиданный авторский голос называет протагониста «один из моих представителей» и заканчивает рассказ так:

По возвращении в Берлин он побывал у меня. Очень изменился. Тихо сел, положив на колени руки. Рассказывал, повторял без конца, что принужден отказаться от должности, умолял отпустить, говорил, что больше не может, что сил больше нет быть человеком. Я его отпустил, разумеется³⁴.

Вероятно, это означает смерть, конец истории персонажа. Однако образ автора-рассказчика в «Облаке», как и в романе «Под знаком незаконнорожденных», предполагает существование некоей потусторонней творческой силы, выступающей на стороне героя, униженного историей. Этот короткий рассказ, один из самых любимых писателем, станет первым произведением, переведенным им на английский по приезде в Америку.

V

29 июня в Мариенбаде Набоковы купили путевки на Парижскую международную выставку, дававшие им пятидесятипроцентную скидку на железнодорожные билеты до Парижа при условии, что они поедут кратчайшим путем через Германию. Уже на следующий день они прибыли на Восточный вокзал. Набоков направился к Фондаминскому, а Вера с Дмитрием остановились у родственников Бромбергов. Набоковы посмотрели выставку. Поскольку при входе нужно было пройти между монументальным павильоном Германии с одной стороны и монументальным советским павильоном — с другой, выставка не могла не показаться им «пошлейшей и бессмысленнейшей»³⁵.

Набоков вел переговоры с «Галлимаром» о продаже прав на издание «Отчаяния» по-французски. Это была первая из его книг, которую должны были переводить на французский язык с английского, а не с русского языка — что впоследствии станет нормой для всех его русских произведений. Переговоры с «Галлимаром» служили ширмой для свиданий с Ириной Гуаданини: они встречались урывками четыре дня и расстались у входа в метро. Хотя Набоков сказал Ирине, что они скоро увидятся, она чувствовала, что этого не произойдет. Предчувствие ее не обмануло³⁶.

VI

7 июля Набоковы выехали в Канны, которые тогда были намного более дешевым и менее многолюдным местом, чем сейчас. Они нашли комнаты на границе старого города в «Отель дез Альп», на углу рю Сан-Дизьер и рю Жорж Клемансо: хотя отель и соседствовал с железнодорожным мостом, зато в двух шагах от него, по другую сторону, был «Полуденный пляж»³⁷.

Через несколько дней после приезда в Канны Набоков признался Вере, что влюблен в Ирину Гуаданини. Он ничего не утаил. Вера ответила, что, если чувства его к этой женщине действительно столь сильны, ему немедленно нужно ехать к ней в Париж. Он задумался и сказал: «Сейчас не поеду». Не было в его жизни хуже этой ночи, кроме той, когда умер его отец³⁸.

Когда шок, вызванный его признанием, прошел, Набоковы стали заново строить свои отношения, основываясь на дружбе и взаимном внимании. Хотя на поверхности их жизнь, казалось, снова наладилась и Вера не возвращалась к неприятному разговору, мысли о Гуаданини не оставляли Набокова. «Канн, — писал он тайно Ирине, — полон тобой» ³⁹ . Он загорал на пляже.

Стараясь отвлечься, он играл в теннис с приятелем или бродил под палящим солнцем по рыжим утесам гор Эстерел, где не столько ловил бабочек, сколько, так сказать, их перечитывал, ибо давно уже изучил все местные разновидности, а в 1923 году в Солье-Пон собрал хорошую коллекцию. Однажды под вечер, когда он возвращался на грузовике «с сердечными перебоями», его спросили: «Alors, monsieur, vous faites l''elevage des papillons?» [143] ⁴⁰ Большую же часть времени, особенно вечерами, он писал, как в лихорадке.

143

«Вы что, месье, бабочек разводите?» (фр.)

В апреле «Современные записки» напечатали первую главу «Дара», которая была закончена еще в начале года. Оставалось доработать еще четыре большие главы, каждая длиною почти в целый роман. Рукопись нужно было представить к выходу следующего номера «Современных записок», но Набоков решил, что начало второй главы требует значительной переработки. Поскольку на это ушло бы много времени, он отложил вторую главу и подготовил чистовой вариант главы четвертой — написанное за Федора жизнеописание Чернышевского, которое было почти завершено уже два года назад. Этой главой он был «глупо доволен»⁴¹. Поскольку она представляла собой самостоятельную часть текста, он надеялся, что «Современные записки» напечатают ее, несмотря на нарушение последовательности.

В конце июля Набоковы переехали в двухкомнатную квартиру в доме 81 по рю Жорж Клемансо, напротив отеля. В жару они уподоблялись амфибиям и вылезали из дома через земляной с цементными перекрытиями туннель прямо на пляж⁴².

В начале августа Набоков отослал окончательный вариант четвертой главы. Редактор «Современных записок» Вадим Руднев пришел в ужас: как можно сразу после первой главы предлагать читателям четвертую? Где он в последний момент найдет другую прозу, чтобы заполнить пробел? Набоков немедленно засел за переработку начала второй главы⁴³.

Он также сообщил Гуаданини, что Вера узнала о продолжавшейся между ними тайной переписке. Бушуют такие бури, писал он, что он боится сойти с ума⁴⁴. Ирина ответила, что готова приехать в Канны и вместе с ним сбежать куда-нибудь. Набоков попросил ее не делать этого. Ирина с тяжелым сердцем отправилась вместе с матерью на отдых⁴⁵.

Еще одна граната долетела из Парижа. Руднев прочел главу о Чернышевском и наотрез отказался печатать ее в «Современных записках»⁴⁶.

В третьей главе «Дара» Набоков описал те трудности, с которыми сталкивается его герой, попытавшись опубликовать столь спорную ревизионистскую работу, как «Жизнеописание Чернышевского». Однако Федор в романе — автор малоизвестный, тогда как Сирина эмиграция признала лучшим писателем его поколения, а «Современные записки» на протяжении почти десяти лет печатали все его романы без каких-либо сокращений. Хотя самим названием «Современные записки» отдавали дань уважения «Современнику» и «Отечественным запискам», знаменитым толстым журналам радикальной интеллигенции XIX века, хотя они были основаны группой эсеров, чей катехизис чтил Чернышевского как Бога, этот журнал на протяжении почти двух десятилетий пользовался всеобщим уважением за свою внепартийность, образцовую терпимость и верность принципам полной свободы мысли. Для Набокова отказ журнала печатать четвертую главу «Дара» стал полной неожиданностью. В отчаянии он писал Рудневу: