Воины
Шрифт:
Такая железная непогода для людей смертельна.
Так что проволоку нужно чинить. По ночам. В темноте звук раскатываемой проволоки и приглушенный стук колотушки заполняет все пространство между траншеями противников. Тихо ругающиеся люди перетаскивали бухты колючей проволоки через брустверы и волокли и катили туда, где в старом заграждении (которое вроде как должно быть срезано, но никто никогда этого не делает) прорваны прорехи или повалился какой-то из этих новых столбов (которые в землю не вбивали, а вкручивали, как штопор в пробку).
Они тащили
— Сюда два столба, — приказал он, указав на пятно чернее темноты. Томми, однако, ничего там не видел. Он положил свой моток проволоки на землю и тут же напоролся на невидимые колючки на уровне плеча. Томми пощупал там — проволока тянулась и вправо, и влево.
— Соблюдайте тишину, — сказал сержант. — Не навлекайте ракеты на наши задницы.
Освещение — вот истинный враг ночных работ.
От немецких окопов донесся стук колотушки и шум. Томми сомневался, что кто-нибудь станет запускать ракету, пока его люди находятся на открытом месте.
Он занялся работой. Другой солдат ввинчивал столб поблизости.
— Проволоку давайте, — велел сержант. — Мотайте, как гирлянды на рождественскую елку. Пусть гансы и фрицы восхищаются, пока в ней не запутались.
Томми и еще несколько солдат размотали и развесили проволоку между новыми столбами и срастили ее со старой.
Вернувшись в траншею после вылазки и установки заграждения, обычно ощущаешь причастность к Войне. Многие терялись — полно было историй о том, как кто-то заблудился в темноте и вышел к окопам противника, а там был убит или взят в плен до конца войны.
Томми иногда рассматривал вылазки на заграждения как переменку посреди отупляющей жары, весенних или осенних дождей или зимнего холода. Можно было побыть в относительном комфорте и безопасности и не бегать по окопу, согнувшись пополам.
И тут в небе взошла комета. Кто-то из фрицев открыл огонь. Все замерли — дело было в том, чтобы не двигаться, пока ничейная полоса залита светом, как в летний полдень. Замерев, Томми с удивлением увидел немцев, которых вспышка застала на открытом месте — они тоже стояли перед своими окопами, как статуи, замерев в тех позах, в которых разматывали проволоку.
Так кто же запустил?
Осветительная бомба висела под парашютом и медленно опускалась, выжигая ночь до стального блеска. С обеих сторон раздались выстрелы — снайперы пользовались моментом.
Пуля ударила в землю возле ног Томми. Он подавил побуждение нырнуть в укрытие — ближайшее было в двадцати футах, в воронке от снаряда. По нему или по людям вокруг него в любой миг могли открыть огонь. Они все стояли неподвижно, Томми видел капли пота на лице сержанта.
С немецкой стороны кашлянул миномет. Земля взорвалась мерзлыми ошметками и частями тел.
Ощущение было, как будто дали хорошего пинка.
Правая рука подвернулась под тело. Винтовка исчезла. Ночь снова потемнела, осветительный снаряд еле мерцал. Томми увидел, что сержант и еще пара человек ползут обратно в окоп. Он попробовал последовать
Томми попытался сдвинуть себя с места свободной рукой, но только перекатился по промороженной земле. Что-то теплое на спине быстро замерзало.
Нет, подумал он, я не могу умереть на ничейной полосе. Несколько месяцев назад он слышал слабеющие крики человека, который вот так же попался. Томми не хотел так умирать.
Он долго лежал — слишком устал и было больно двигаться. Постепенно слух восстановился — после разрыва мины в ушах только шумело.
Он услышал тихий разговор в траншее, ярдах в двадцати. Он мог себе представить, о чем там говорят. Должны ли мы пойти за ранеными и мертвыми? Не пристреляли ли фрицы это место? Где Томми? Наверное, пулю словил.
Удивительно, но он слышал и звуки с немецкой стороны — тихие шаги, тихое передвижение из воронки в воронку на нейтральной полосе. Немцы, должно быть, выслали поисковую партию. Сколько он уже лежит здесь? Стреляли ли по тем немцам, которых вспышка застала на открытом месте? Где английская команда, посланная искать раненых? Шаги приблизились. Почему нет оклика из траншеи? Или выстрелов? Опасаются, что это возвращаются свои? Шаги затихли в нескольких ярдах от Томми. Его зрение уже привыкло к темноте после вспышки. Он увидел рядом темные силуэты. Среди них один был силуэтом человека. Он шел быстро и задержался только у лежащего рядом тела.
Тут с немецкой стороны взвилась ракета — не такая яркая, как та, просто красная сигнальная или что-то вроде того. В ее свете Томми увидел, что фигура рядом с ним обшаривает тело.
Томми разглядел, что это китаец. Что забыл китаец на нейтральной полосе?
Может быть, подумал Томми, он понимает английский. А может, заговорить с ним на эсперанто? Язык-то был придуман специально для этого.
И он сказала на эсперанто — самую первую фразу. Которую выучил на этом языке:
— Не могли бы вы показать мне дом семьи Лодж?
Китаец замер. В угасающем свете ракеты видно было, что он озадачен. Потом он улыбнулся, потянулся к поясу и взял в руку дубинку. Он приблизился и ударил Томми по голове.
Он очнулся в чистой постели, на чистых простынях, в чистом белье, у него болели голова и плечо. В чистом и просторном коридоре светили электрические лампы.
Томми предположил, что он находится в полковом госпитале. Он не знал, как сюда попал.
К изножью кровати подошел человек. Со стетоскопом.
— А... — сказал он. — Вы пришли в себя.
Он говорил на эсперанто.
— Я в полковом госпитале? — спросил Томми по-английски.
Человек непонимающе посмотрел на него.
Он спросил еще раз, на эсперанто, по ходу подыскивая слова.
— Вы далеко от него, — ответил человек. — Вы в нашем госпитале, и здесь вам не надо беспокоиться о войне. Вам все объяснят позже.
— Меня что, перевезли в Швейцарию, пока я был без сознания? — спросил Томми. — Или это другая нейтральная страна?