Вокруг света в пятьдесят дней
Шрифт:
Сердце Антошки переполнилось ненавистью к капитану и жгучей жалостью к бою. Он побежал к летчику и рассказал ему о случившемся. Летчик, припоминая английские слова, расспросил матросов. Те с улыбкой рассказали, что капитан питок, каких мало, водку хлещет целыми днями напролет, и не рюмками, а стаканами, как воду из ковша.
— Собаку по имени вызывает, если она ему нужна, а китайца — обязательно свистом. Это же специально собачий лакей. Кроме Джона он никому не прислуживает. А бьет его капитан ежедень раз по пятнадцати. «Кого ж, говорит, и бить, если не этого желторожего?
В темном трюме, куда спустились летчик и Антошка, они нашли измазанного кровью китайца. Щека его припухла, глаза были красны от скупых, беспомощных слез. Бой знал немного по-английски. Ломаным языком он рассказал, что у него в Нанкине жена работница на японской шелковой фабрике и пять человек детей, что за свою службу в качестве собачьего лакея у капитана он получает всего три доллара в месяц и столько же, приблизительно, получает жена на фабрике.
Антошка быстро сунул руку в карман, достал кошелек и протянул несчастному бою несколько серебряных монет. Китаец с благодарностью закланялся, растроганно, кротко и очень мягко. Потом в течение целого дня Антошка горячими гневными глазами следил за капитаном, следил неотрывно и зло, как за своим личным врагом, которому решил отомстить во что бы то ни стало.
— Ты что задумал? — спросил Микола, увидев недобрый блеск во взглядах своего друга.
— Чорта пьяного хочу укоротить.
— Капитана?
Антошка еле заметно кивнул головой, и тонкие брови его хмуро сдвинулись.
— Антоша… Друг!.. Не делай ничего.
— А как же?
— Пропадем ведь! Подумай: кругом вода, ни убежать, ни скрыться, — пучина во все стороны.
— Но если он человека из-за собаки по чем зря бьет? Собаке барская жизнь, а человечья доля хуже самой паршивой собачьей!
— Все равно мы одни ничего не изменим. С этим не так надо бороться.
Микола с подкупающей дружеской теплотой и убедительностью начал всячески отговаривать Антошку от необдуманного, рискованного поступка. Антошка постепенно затих и замолк.
Путь через океан был утомителен и долог. Первое время ребят очаровывали изумительные восходы и закаты солнца, когда и небо и вода на необозримое пространство загорались тысячами непостижимых красок и огней. Но скоро эти пустынные, величественные огни уже не волновали, не вызывали того необыкновенного чувства восхищения, как вначале. Беспрерывный плеск волн и неумолкающий шум моря о закованные в броню борта парохода порождали тягучее однообразие. Хотелось простой, твердой, неподвижной земли, людей, деревьев, растений, домов, спокойного земного уюта.
И когда однажды утром на восходе солнца показался город Гонконг, ликованию ребят не было пределов. После остановки парохода они сейчас же сошли на берег. Летчик, как знающий самые необходимые английские слова и хорошо владеющий французским языком, был проводником. Микола, Антошка и Нездыймишапка с любопытством смотрели на яркую пестроту восточного города, на бронзово-темных индусов, стройных и молчаливых, на богатых китайцев в желтых и синих шелковых костюмах, на переливающееся движение и цветистую многокрасочность шумных базаров. День в Гонконге — прошел,
Потом снова было море, снова плеск рассекаемых боками парохода волн — и крепкое, мощное гудение машин внизу, под палубами.
— Ну, завтра будем в Шанхае, хлопцы, — сказал за обедом летчик.
— В Шанхае? — вдруг встрепенулся Антошка и положил вилку. — Неужели в Шанхае?
— А ты чего обрадовался? — удивился летчик.
— Да у меня там…
— Что? Концессии, или фабрики? — рассмеялся Нездыймишапка. — Сознавайся, брат Антошка, не увиливай, — может, ты, чего доброго, капиталист? А?
— Нет, — серьезно ответил Антошка. — Там у меня знакомый китаец есть: Ли-Чан.
И рассказал о зимнем случае у себя, в селе Ярушине, где он заступился за Ли-Чана. Потом порылся в боковом кармане и вытащил оттуда бережно сложенный листок бумаги, на котором стояли какие-то непонятные китайские каракули.
Летчик покрутил листок в разные стороны и ничего не понял.
— Не при нас писано… — по деревенски пошутил он.
— Неужели в самом деле по этим трем словам любой шанхайский рабочий может указать, где найти Ли-Чана? — заинтересовался Микола.
— А вот увидим.
— Любопытно, — улыбнулся Нездыймишапка.
Когда на следующий день «Джейгентик» вошел в огромную гавань Шанхая, ребята удивились совершенно неожиданной величине этого города. Многоэтажные каменные дома тянулись по берегу на целые версты. Десятки всяческих пароходов стояли на рейде, между пароходами сновали сотни лодок. Некоторые из лодок были очень большого размера, со странными парусами, сделанными не из полотна, а из деревянных дощечек. Такие лодки, как узнал летчик, назывались сампанами.
По особому волнению в порту можно было понять, что в городе случилось что-то необычайное. Из отрывочных разговоров, которые удалось уловить на верхней палубе, стало ясно, что генерал Чан-Кай-Ши, один из видных военачальников национальной армии, произвел контр-революционный переворот, и что на улицах произошли жесточайшие казни рабочих и коммунистов. Публика с «Джейгентика» воздерживалась сходить на берег, но Антошка, Микола, Нездыймишапка и Сидоренко решили спуститься.
Город вблизи представлял собою вооруженный лагерь. Всюду стояли сторожевые пикеты. Не доходя до солдат, Антошка показал одному из портовых рабочих записку Ли-Чана. Рабочий взглянул, очевидно, сейчас же прочел — и вдруг нахмурился. Он с подозрительностью оглядел остановившихся перед ним иностранцев, потом попятился и побежал без оглядки прочь.
— Что за чертовщина? — с недоумением пожал плечами Антошка.
— А ну дай другому, — загорячился Микола.
Через несколько минут дали записку молодому худощавому китайцу, быстро шедшему по улице. Тот сверкнул из узкого косого разреза глухой чернотой своих глаз и переспросил по-английски:
— Комитет партии Гоминдан?
— Ты понимаешь!.. — дернул Антошку за плечо летчик, переведя по-русски эти слова.
— Ловко! Как это мы раньше не догадались?..
— Да, да, — закивал летчик китайцу. — Именно, Гоминдан. Нам нужен Ли-Чан, Ли-Чан.