Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
Маринкин — бригадир слесарей, крепыш. На правой руке нет двух пальцев — оторвало в шахге при ремонте решётчатого привода. Желчный, не терпящий противоречий, когда дело касается ремонта врубовых машин, и довольно терпимый в быту. Тоже «вредитель» и «диверсант» — готовил взрыв шахты.
Зелёный — чешский инженер-строитель. Высокий, худой, с непомерно длинными руками. Говорит по-русски чисто, без малейшего акцента. Сын обрусевшего и жившего в Таганроге до Гражданской войны чеха, директора одной из гимназий этого города.
В Гражданскую войну уехал с отцом в Чехословакию, родину отца. Там окончил гимназию, а потом
В Инту приехали поздно вечером. С вокзала подвезли «чёрным вороном» на первый лагерный пункт.
Зелёного направили в проектный отдел ремонтномеханического завода, а меня, Дрынкина и Маринкина в бригаду Баранаускаса, в цех капитального ремонта шахтного оборудования.
Цех этот размещался в низком помещении барачного типа. Кроме сверлильного станка и механической ножовки, никакого оборудования там не было.
Начальником цеха был вольнонаёмный Скитев. Хороший такелажник, с лужёным горлом, технически совершенно неграмотный человек, но с непревзойдённым нахальством. Широкое, круглое как луна лицо, белёсые глаза, без очков — беспомощные, редкие светлые волосы на пробор. Широкий нос с раздувающимися во время разговора ноздрями.
Без отборнейшей ругани по поводу и без всякого повода говорить с людьми он не может. Присутствие; женщин при этом его не смущает и не останавливает. Спокойно беседующим я его почти не видел. Вечно кричит, размахивает руками, сдабривая свои «выступления» самой похабной и витиеватой руганью.
— Скитев выступает, — говорили проходящие мимо.
— Скитев в своём репертуаре, — говорили мы, когда «это» начиналось.
Но его крик и ругань никогда не относились к кому-либо персонально. Он просто орал, ругался, кобенился. Почему и зачем, наверное, он и сам не смог бы объяснить.
А вообще-то он был довольно безобидным человеком. Нас тоже никогда не обижал. В этом, думается, сказывалась его хитрость и дальновидность. Хотя, я могу и ошибаться. Весьма возможно, что делал он всё это и без «заднего умысла», просто имел такой вот характер. Мы же, грешным делом, думали, что он держится на своём месте только благодаря заключённым. Нам казалось, что его «дружба» с нами не лишена корыстных целей — не потерять высокооплачиваемого места, то есть, что это человек себе на уме.
В пьяном виде (что бывало с ним довольно часто) — это был буквально телок.
— Братцы, не подведите! Скитев вам не враг, рабочий люд он уважает, сам рабочий с малых лет! — при этом он почти не ругался. И всё же таким он нам не нравился. Это уже был не Скитев, нам казалось, что пьяного его можно уговорить даже на большую подлость. Уж лучше пусть ругается!
Нас троих он поставил на ремонт врубовых машин как слесарей, прикрепив в качестве помощников и учеников ещё двух чернорабочих на очистку, промывку, протирку и подноску деталей.
До нашего приезда все врубовые машины ремонтировались в шахтных мастерских. Шахт в Инте много и в строю, и вновь
В первые же несколько дней Маринкин настоял на установке в цехе монорельса с тельфером. После чуть ли не получасового «выступления» со всеми присущими этому атрибутами (криками и руганью в пространство) о полной никчемности этой затеи, Скитев сам достал и привёз двутавровую балку и трёхтонный электротельфер.
Подъём на «пупке» и «раз-два, взяли, ещё нажали» в цехе прекратились.
— А ведь неплохо получилось? Теперь вы не слесаря, а машинисты!
Первую отремонтированную врубовую машину Маринкин сдавал механику девятой шахты. Механик сразу же узнал меня. Выразил искреннее соболезнование моему несчастью с глазом и намекнул, что если со Скитевым не сработаюсь, он добьётся моего перевода на шахту. Думаю, что было это наиграно, так как он ничем не был мне обязан.
Так или иначе, выпуском из капитального ремонта врубовой машины реклама нам была создана ощутимая, поднялся при этом и престиж Скитева.
Как опытному такелажнику, управление Интауголь поручило Скитеву монтаж и установку подъёмного крана на строящейся шахте № 12. Скитев назначил меня бригадиром на монтаж этого солидного сооружения и подъём его над стволом шах ты.
Убеждён, что это назначение не являлось результатом проявления со стороны Скитева какой-либо симпатии ко мне или соображениями использования моих инженерных знаний. Никаких симпатий ко мне у него, безусловно, не было, как не было их вообще ни к кому из нас. Так почему же он остановился именно на мне? Над этим я немало думал и серьёзно недоумевал. И только когда стал работать в технологическом отделе завода, мне подсказали, в чём тут было дело. Назначая меня, он, наряду с проверкой моих способностей организатора и инженера, несомненно имел в виду, что в случае каких-либо недоразумений или неполадок при монтаже и подъёме копра, он имел возможность переложить какую-то долю ответственности на инженера (я, мол, всё сделал для успешного монтажа, что только мог, даже поставил бригадиром человека с высшим техническим образованием). Но на самом деле вот чем он руководствовался: ему нужно было, хотя бы на время, спрятать меня от механика шахты № 9, который, оказывается, узнав, что я что-то смыслю в механизмах врубовых машин, начал зондировать почву перед руководством шахтоуправления о переводе меня к себе на шахту. А Скитев об этом узнал. Таким образом оказался он не таким уж простачком, как прикидывался.
Была создана бригада из двенадцати человек. Я тринадцатый. Скитев во всё время монтажа и подъёма копра так и называл нас — «чёртова дюжина». В бригаде было четверо вольнонаёмных — все отбывшие свои срока наказания и не получившие права выезда из Инты. По специальности двое из них — клепальщики и двое — монтажники.
Меня, с восемью членами бригады, временно, как бы в командировку, перебросили в шахтёрский лагпункт, расположенный в получасе ходьбы от самой шахты.
Начали подвозить конструкции. Достали походное гор-но — грели в нём заклёпки и сами около него грелись. Всю клёпку и сборку производили на земле. Сооружение в сто сорок метров высотой требовало особого умения, в особенности в те моменты, когда нужно было отдельные звенья кантовать или состыковывать.