Возвращение домой
Шрифт:
А этот капитан, будто специально, делает всё, чтоб подчеркнуть свою собственную опытность, мастерство, знания.
– Если б вы были дезертиром, – всего лишь дезертиром! – вы бы отпирались так упорно? – перефразировал свой вопрос Ламберт. – Тот-то, первый, молчит с завидным упорством… Что ему скрывать? Чего бояться? Мы никогда не выдадим дезертиров своим врагам, и расстреливать их тоже ни к чему.
– Вы думаете, кто-то из них может врать? – начал наконец понимать Ли.
– Не может, а уже врёт! И мастерски! – Ламберт ухмыльнулся. – Или же наш хромой друг знает то, что не известно второму.
– Всё бы ничего, но я не пойму, имеют ли эти двое хоть какое-то отношение к основной группе? Ради которой,
– А вы их об этом лучше сами спросите! – Ламберт рассмеялся, но замолчал сразу же, как только в комнату ввели другого пленного.
Так оно и продолжалось. А время уже перевалило далеко за полдень. Капитан психовал, бушевал, кричал, пускал в ход кулаки, а лейтенант Ли откровенно скучал и, проголодавшись, думал только об одном: о еде.
Уже к обеду они знали в мельчайших подробностях о налёте на базу во время учений (тут уж Джейку и придумывать ничего не пришлось, он скрыл лишь кое-что); знали и представляли каждый пройденный ими километр джунглей и представляли так, словно сами были вместе с ними. Джейк тянул время, а так как все его рассказы слушали почти не перебивая, ему приходилось пускать в ход весь свой талант и гвардейскую выучку: он врал, изворачивался, намеренно запутывался и повторял тогда целые эпизоды, чем выводил Ли из себя. Говорил много и долго, с чувствами совершенно неподдельными, не поверить ему было невозможно. Много добавлял, вспоминал и пересказывал, толково и обстоятельно отвечал на редкие уточняющие вопросы капитана, которые тот с трудом умудрялся вставлять в этот бесконечный, изматывающий всех рассказ.
Как вёл себя Алмаар, Джейк не знал, но догадывался и радовался каждый раз, переступая порог, когда видел сверкающие ненавистью глаза капитана, его стиснутые кулаки, и лицо второго офицера, играющего желваками.
Просто каждый из них защищался и спасал себя так, как умел. Цель-то была одна, хоть и шли они к ней разными путями.
Это могло продолжаться бесконечно, и даже Ламберт (жуткий упрямец, решивший-таки переупрямить пленников и дождаться, когда один из них «проколется» и выдаст не себя, так товарища) сдался и сделал то, что должен был сделать давно, ещё в самом начале допроса. Он решил блефовать!
Янис – в который раз за этот день? – устроился на табуретке, стиснув зубы до звона в ушах, осторожно вытянул ногу, расслабился, как мог, опустил плечи и глаза прикрыл. Сейчас он слушал только свою боль: болела сломанная кость, болела невыносимо, хоть криком кричи; на фоне этой боли простреленная рука почти не чувствовалась, о ней Янис даже не думал – пустяк, можно и потерпеть!
И капитан этот глаза мозолил, слонялся вперёд-назад с крайне задумчивым видом и, проходя мимо, постукивал костяшками согнутых пальцев по полированной крышке стола. Развернулся вдруг на месте, и взгляд его упёрся пленному в лицо. Но Яниса, украдкой следившего за сионийцем, не смутил этот упорный, разглядывающий, изучающий взгляд, он даже улыбнулся, насмешливо щуря глаза. Улыбка эта бросала вызов, дерзкий при его-то положении, но Ламберт подумал, мысленно отвечая на этот вызов: «Глупец! Сколько же в тебе этого глупого, неразумного упрямства! Но ничем оно, это упрямство, тебе не поможет. Скажешь ты что-нибудь или упрёшься – не главное! Я же ведь только выбираю одного из вас, одного из двоих… Одного для инъекции… Того, кто знает больше. Того, кто лидер в вашей компании. Если он, конечно, есть, этот лидер… На кого из вас сделать ставку, чтоб потом не пожалеть о потраченном времени и силах?
Вот ты: от тебя ни слова пока не удалось выколотить, хотя… Если б я только захотел, куда бы ты делся? Но какой смысл вас калечить? Один так и так пригодится потом для инъекции. Вот он и ответит на все вопросы, на все интересующие нас вопросы…»
– Ну, надумал что дельное? –
– Я уже давно вам всё сказал, капитан. Больше мне добавить нечего, – Пленный раз десятый за день повторил всё те же слова, но сейчас он был уже настолько уставшим и измотанным, что отвечал равнодушным бесцветным голосом. Эта катавасия с постоянными «Увести!» – «Привести!» кого угодно уже вывела бы, а когда ещё и нога сломана – и подавно.
– Зря упираешься, – Он снова заходил по комнате, убрав руки за спину. Заботливый и сочувствующий голос настораживал, и Янис ждал продолжения. До этого сиониец не был так терпелив и сдержан: чуть что не так: не то слово, резкий голос, затянувшееся молчание, протестующий или насмешливый взгляд – и тогда только успевай огребать по счёту и без сдачи.
Как же угнетала Яниса такая беспомощность! Она давила на него сильнее, чем боль, больше, чем усталость. Если бы не наручники, он бы вцепился этому типу в горло, только бы пальцы на шее сомкнуть, а там, пусть, что хотят, то и делают, им его не оторвать.
Как же он ненавидел этого человека! Только эта ненависть и питала его силы, увеличивала жажду противоречия, отчаянного, упрямого упорства. Янис даже на смерть был готов. Выводить этих людей, пока не прибьют. Пусть! На что другое ещё надеяться? В его-то положении! Да и Тайлеру в глаза смотреть не придётся. Янис опять подвёл их всех, а Тайлера особенно. И зачем он вернулся? От излишнего благородства? Неужели такие ещё бывают в этой жизни?
– А вот твой друг оказался куда сговорчивее, – При этих словах Янис всё же не удержался от вздоха сквозь стиснутые зубы. Он потому и показался всем настолько громким, что оба сионийца глянули в одну сторону.
«Предал! Предал! Предал! – громко забилась в висках кровь, и в глазах потемнело. Комната, стол и бревенчатые стены поплыли, удаляясь, расплываясь в розовом тумане, и все мысли в голове смешались, разлетелись кусочками, обрывками: „Рассказал! Что он мог рассказать?! Он – гвардеец! Неужели, испугался, струсил? Боли испугался? Сволочь! Я же уверен был в тебе… Как в себе самом…“
Он заставил себя шевельнуть пальцами больной ноги. Против воли заставил! Ничего из этого не вышло, но боль была адской, отрезвляющей, как ледяной душ, возвращающей в реальный мир.
А эти двое во все глаза пялились, глаз с лица не сводили. Интересно, что они хотели увидеть? Или услышать? Нет уж, от меня вам ничего не узнать!
– Ты зря упорствуешь. Он уже и так рассказал всё. Всё про вас, и про тебя, в частности, – продолжал Ламберт, довольный произведённым эффектом. Однако сдал этот парень, и сильно. Я и не ожидал от тебя такой слабости, весь день ты прекрасно держался… Ни слова, ни одной ошибочки! А здесь дрогнул, выдал себя. Нервы-то и у тебя не стальные… Вот только для лидера ты не так силён, и довольно предсказуем. Я даже могу угадать, о чём ты сейчас думаешь, весь ход твоих мыслей… Как судорожно пытаешься ты хоть за что-то зацепиться, успеть что-нибудь придумать, какое-нибудь объяснение, чтобы выложить его нам. Придумываешь и боишься ошибиться, а вдруг твой дружок рассказал совсем не ту историю, которую сейчас лихорадочно пытаешься придумать ты…
Слабаки! Какие же вы оба слабаки! Даже сговориться заранее не смогли. И доверия у вас друг к другу нет ни капельки! И не друзья вы, совсем не друзья! Хоть и вернулся один на выручку. Может быть, по приказу вернулся, подчинялись же вы кому-то, какому-то командиру в своей группе…
Но Ламберт всё же ошибался в своих догадках. Нет, совсем не о спасении думал Янис, сейчас он вообще ни о чём не думал, кроме одного: только бы Тайлера увидеть, предателя. Сволочь эту… Он и сам ещё не знал, что бы он мог сделать, встреться они один на один, но ярость и ненависть, теснившиеся в груди, требовали выхода.