Возвращение домой
Шрифт:
И за всё это Джейк был благодарен этим странным людям, как бы настороженно они к нему ни относились, что бы они ни говорили, он был благодарен им за спасение, благодарен за всё.
Чьё-то присутствие он уловил сразу, чьи-то мысли – и крутанулся на каблуках так резко, что голова закружилась. Девушка, та, с которой всё хотелось увидеться и поговорить, стояла перед ним всего в нескольких метрах.
Натолкнувшись на взгляд Джейка, она невольно опешила, отшатнулась, сделала шаг в сторону соседнего дома, но тут Джейк воскликнул хриплым, беззвучным голосом, попытался остановить:
– Стойте! Подождите же…
Она
– Что вы хотите?
Этот резкий вопрос, выдвинутый вызывающе подбородок и поджатые губы, недобро сверкнувшие тёмные глаза из-под спадающих на лоб прядей завивающихся кольцами волос, и даже эта поза – чуть вперёд, с напряжёнными плечами и шеей – всё в ней разом отбило у Джейка желание познакомиться поближе. Он даже забыл то, о чём так сильно хотел её спросить, он вообще забыл обо всём, и подумал с невольным сожалением: «Ошибся!.. Не она… Не она это…»
И стоял, тупо глядя в это красивое, но замкнутое и недовольное лицо, смотрел, не моргая, но так и не смог ничего сказать.
– Вам нельзя ни с кем общаться, – заговорила тогда гриффитка. – Вы не прошли обряд очищения… А это нарушение наших законов… Вы знаете об этом? Вы – человек? Вы не можете знать наших порядков, наших правил, по которым мы жили и живём… И дальше будем жить! Вы пришли и ушли, а мы остаёмся, и хотя бы сейчас вы должны делать то, что говорим мы! Полное подчинение, ясно вам!
И она отвернулась, отвернулась и пошла. А Джейк остался стоять, глядя на эту гордую прямую спину, на высокий затылок, кажущийся ещё выше от собранных на голове волос. Глядел и думал с немым ужасом: «Куда я попал?.. Куда же я попал, Господи?!..»
* * *
Наверное, эта встреча так сильно повлияла на него. На него самого и на всю жизнь, которой он жил до этого.
Это была как отрезвляющая, срывающая ощущение тихой радости и благодушия пощёчина. Пощёчина в ответ на доброе слово, или удар по протянутой ладони, ожидающей милости с терпеливым покорством.
Он замкнулся.
Отгородился от всего мира, от мира, радиально отличающегося от прежних наивных представлений.
Он жил, ничего перед собой не видя и никого не слыша, полностью погрузившись в своеобразный вакуум, окутавший его невидимой, но плотной оболочкой. Ни с кем не говорил и сам не отвечал на заданные вопросы; не чувствовал потребности в том, чтобы познакомиться со всеми и со всем, что его окружало. А-лата каждое утро выводила его на улицу «посмотреть на солнышко», оставляла у порога, давая этим понять: иди, куда хочешь, ты волен видеть и знать всё, что тебе хочется увидеть и узнать самому. Но Джейк медленно, так же, как всегда, глядя прямо перед собой ничего не выражающим пустым взглядом, опускался здесь же на ступеньку крыльца и смотрел куда-то в одну сторону, не моргая. Его взгляд одинаково, с одним и тем же выражением, устремлялся и на соседний дом, и на стену леса, отвесно поднимающуюся сразу же за домами; и на дорогу вдоль улицы, по которой иногда лёгкими туманными тенями скользили редкие жители; и на песок себе под ноги, на котором
Он мог сидеть так часами, неподвижный, как статуя, сидеть до тех пор, пока А-лата не приходила за ним и, придерживая под руку, не уводила в дом завтракать, обедать, ужинать или спать. Всё едино – он ни в чём не испытывал потребности. Дадут чашку с едой в руки – ест, забудут дать или отвлекутся – он безмолвно мог просидеть на лавке возле заставленного тарелками стола, но не взять ни кусочка.
Одним и тем же взглядом он смотрел в распахнутые двери, в открытое окно, на руки работающей А-латы и в собственную тарелку, а перед сном – в потолок. Вряд ли он думал о чём-то в эти дни, и даже если думал, по его лицу это невозможно было заметить.
Все прожитые дни слились для него в один, бесконечно долгий, не имеющий ни утра, ни дня, ни ночи, это продолжался тот день, когда он ещё осознавал себя живым человеком, живым разумным существом, – вечерние часы, когда солнце уже скрыто за лесом, – это был тот день, день расстрела…
Иногда лишь, когда солнечный диск полностью уплывал вглубь леса, он поднимал глаза и долго смотрел вслед солнцу со странной улыбкой; так мог улыбаться выбившийся из сил пловец при виде призрачной полоски далёкого берега.
Эта апатичность первое время не смущала А-лату, встревожилась она лишь тогда, когда во время самого сильного обострения, когда очищалась печень после тяжелейшего повреждения, он никак не отреагировал на эти нечеловеческие боли.
И А-лата поняла, что это удобное для неё лично и для всего лечебного процесса отчуждение как-то слишком затянулось. Раньше, в первые дни, ей приходилось поить чужака сильными успокоительными и снотворным, а сейчас, когда надобность в этом почти отпала, её пациент, наоборот, лишился жажды жизни. А поначалу всё встать пытался, торопился жить, а тут…
И А-лата испугалась, испугалась не на шутку того, что переборщила с травами, превысила допустимую норму, ведь перед ней человек, а не гриффит, любой знает, что люди слабы и менее выносливы. Неужели же она забыла об этом?! А результат – вот он! Слабое подобие человеческого существа!..
Но всё разрешилось неожиданно и само собой.
Джейк как обычно сидел на крыльце дома, когда опять та девушка, проходя мимо, случайно задела его плечо рукой. Она-то не обратила на это никакого внимания, тип этот сидел здесь каждый день и весь день, прямой и неподвижный, словно выточенный из куржута, но на этот раз он отреагировал странно. Подняв на неё синие, поразительные для гриффитов глаза, спросил так, будто сейчас увидел:
– Вы?!
И она не смогла не рассмеяться в ответ, хоть и отметила про себя с некоторым удивлением, что с осмысленным взглядом и живым лицом чужак этот странный намного симпатичнее.
А она так привыкла уже к нему, как привыкают к старому и ненужному хламу, злятся на него, когда он попадается на глаза, но сами же понимают, что, если от него избавиться, дом опустеет.
Вот и она сейчас смотрела на него и думала: чужой, чужой он нам, хоть и семнадцатый день уже здесь; тихое и незаметное существо. Они, люди, все такими делаются, когда из своего привычного мира попадают туда, где не действуют их законы, где они сами вынуждены подчиняться, а не подчинять, не диктовать всем свои условия и порядки.