Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
Возле Марины, то присаживаясь на скамейку, то забегая ей за спину, крутился мальчик лет десяти. Он восхищенно поглядывал на свою стоящую рядом маму и прижимал палец к губам, когда она тихо говорила:
— Пойдем, наконец, Жак, не надо мешать девочкам.
Марина нарочно не замечала его, а когда закончила, вырвала лист и протянула мальчишке. У того округлились глаза:
— Это мне?
Марина кивнула. Мать увела его. И долго оглядывался этот мальчик, пока не затерялся в толпе. Марина вздохнула.
— А
— Не разрешают?
— Сама не хочу. При ней.
Ясно, при ком.
— Значит, она тебя все-таки не любит? — с противной надеждой в голосе спросила я.
Марина снова нацелилась карандашом на белый лист.
— У нее никогда не было детей, и она мною даже гордится. Она меня всем показывает — смотрите, какая у меня взрослая дочь! Но мы — и я, и папа — должны делать все, как она хочет.
— И чего же она хочет? — небрежно спросила я и посмотрела вдаль, в перспективу зеленой аллеи.
Марина вдруг густо зачернила начатый рисунок, спрятала альбом и карандаш в сумку, руки положила поверх сумки.
— Она хочет, чтобы я перестала думать о глупостях и села учиться шить. Тогда у меня будет заработок и верный кусок хлеба.
— А ты?
— Молчу.
Я положила руку на ее плечо.
— Скажи, — начала я жалобно, — а что она говорит про нас с Борей?
Марина внимательно на меня посмотрела:
— Ты за этим меня позвала?
— Да, — с трудом ответила я и опустила голову.
Марина вздохнула и предложила пойти в арабский павильон. Встала. Но я не двинулась с места. Тогда она снова уселась.
— Ай, да ничего особенного она не говорит. Она боится, что Боря испортит тебе жизнь. Вот и все. Она жалеет тебя. И, как мне кажется, искренне, — Марина заныла, как маленькая, — Наташка, не ходи замуж. Ты же совсем молоденькая.
И вдруг всплакнула.
— Вот и ты туда же, — достала я из сумки платок, — а ты бы на минуту подумала, лучше мне, что ли, дома живется?
Сказала и прикусила язык. В первый раз у меня такое вырвалось. И в мыслях не было, будто я за Борю выхожу — лишь бы из дому уйти.
Марина вынула из моих рук платок и вытерла слезы.
— Пойдем, — тихо сказала она, — а про Валентину Валерьяновну выбрось из головы. Она не такая плохая, как тебе кажется.
Мы отправились в арабский павильон. Там была выставка великолепных ковров.
Народу было немного. Мы походили среди экспонатов и вдруг заблудились в переходах. Ткнулись туда-сюда — кругом ковры и приглушенная, настороженная тишина. На наше счастье, словно из стены вышел гид. Араб. Сладко улыбается, зовет:
— Сюда, мадмуазель, сюда! Пожалуйста, выход там.
Мы отправились за ним в надежде увидеть новый зал, но попали в тупик. Он подвел нас, несколько настороженных, ближе, и открыл незаметную дверцу. Мы очутились
Нас охватил страх. Толкнула я этого медоточивого гида, так, что он от неожиданности отлетел в сторону, цапнула Маринку за руку и давай бог ноги обратно. В ближнем зале, на наше счастье, оказались люди. Мы спросили дорогу и выбрались из лабиринта на волю.
Не зря по Парижу ходили слухи про торговлю живым товаром. А что? Скрутили бы, завезли в чужие края, продали в публичный дом — и поминай, как звали. Выставка вдруг померкла, потеряла прелесть. Да и день клонился к вечеру. Мы отправились домой.
— Дурная какая-то жизнь, — сказала на прощанье Марина. — Может, и вправду, бросить все, научиться шить… И ты не слушай нас никого. Решила — выходи замуж. Что нам еще остается!
Мне стало легко. Я в обе щеки расцеловала Марину, и мы разошлись.
У нас с Борей давно было решено: весну я дорабатываю у Одинцовой, летом в последний раз еду в лагерь, а в сентябре, сразу после возвращения, — свадьба. Боря за это время должен найти небольшую квартиру. И чтобы неподалеку от мамы.
Мой последний девичий лагерь на берегу небольшого залива. Среди молодых сосен, на прогретом песке поставлены палатки. В них расселилось около полусотни девочек с Монпарнаса. Свой временный домик мы разбили особняком, и остальные стали нас называть палаткой невест. Половина нашего кружка этой осенью выходила замуж.
Случайно, или мода была такая, мы ходили в белых полотняных платьях, в белых панамках от солнца. Бегали фотографироваться на память под круглым куполом громадной каменной беседки на колоннах в два обхвата. С нее виден был Сен-Максим, чистенький городок на невысоких холмах. Ослепительно белые домики его прятались в сочной зелени. С южной стороны, куда ни глянь, синело море.
До полуночи не затихала палатка невест. Разговорам о женихах и будущих детях не было конца. Маша и Настя-Кузнечик ворчали:
— Черт бы вас побрал, приспичило выходить замуж! Такую компанию разбиваете.
Но упреки их тонули в общем хоре. Таня Ключевская пищала:
— Нет, девочки, как хотите, а детей я рожать не стану. Замуж я, конечно, хочу, но дети не по моей части.
— Ладно, — соглашалась ее старшая сестра Ольга, — ты выходи замуж, а детей буду рожать я.
Хохотали до изнеможения, но процесс воспитания детей представлялся смутно.
— Девочки, девочки, — застенчиво спрашивала тоненькая и большеглазая Сашенька Кочубей, — а вот вы скажите взаправду, как они на самом деле рождаются, дети?