Времена грёз. Том 2
Шрифт:
— Вир! Иди ко мне! Вода совсем теплая!
Я ступил на горячий белый песок и прищурился, прикрыв ладонью глаза от солнца. Пылкий молодой юноша пронесся по кромке моря, разгоняя тучу блестящих брызг, и, лишь на миг остановившись, поманил меня к себе широкой улыбкой на светлом лице и протянутой рукой. Его серебристые локоны драгоценным лунным ореолом взметнулись вокруг головы, прелестно курчавясь от соленого влажного бриза. Нетронутая загаром, неестественно бледная кожа сияла почти ослепительно. Слишком большая и безнадежно промокшая рубашка облепила хрупкое, но гибкое тело.
—
В его голосе проскользнули капризные нотки, опасаться больше не было смысла. Как бы сильно я не желал остаться сегодня сухим, у юного бога на всё было свое мнение и свои планы. Он беззастенчиво вцепился в меня, стоило только подойти ближе, и потянул дальше в воду, ничуть не переживая за одежду.
— Мун, ты уже резвился здесь вчера.
— Мне было мало, мне всегда мало, я не хочу скучать один, пока другие боги свободно гуляют по миру.
Длинные прохладные пальцы держали мои запястья. Очередная ультрамариновая волна мягко накатила на берег, погрузив ноги в тепло. Мун шел спиной вперед, забавно морщился, но не отводил взгляд. Мимолетный летний жар коснулся моих щек. Где-то недалеко, от пристани, разносился тонкий перезвон металлических голосов на ветру, колокольчики двигались в такт бескрайнему сверкающему морю. На мгновение показалось, что я вот-вот ослепну, не смогу прикрыть веки, не дам глазам отдохнуть хоть на миг, моя жизнь и всё мое внимание приковано к Луне. Всегда. В каком бы облике она не предстала передо мной.
Остановившись, Мун позволил мне прикоснуться к его порозовевшим скулам. Курносый нос и ямочки от игривой ухмылки заставили сердце дрогнуть. Нежность и невысказанная, невозможная любовь продирались сквозь грудную клетку к моему личному чуду, но я сам стоял как истукан не в силах подобрать ни одного слова, ни одного выражения, ни одной молитвы, чтобы передать хотя бы крохотную часть этих чувств. Один взмах белесых ресниц повергал меня в благоговение, в трепет, будоражащую негу, за которую я готов был умереть, воскреснуть, жить… для нее.
Неожиданно тихий голос едва не потонул в шуме моря, но я расслышал бы его даже будучи глухим.
— Можно тебя попросить?
— О чем угодно. Вся моя жизнь принадлежит тебе, захочешь забрать ее — только руку протяни.
Снова накатила волна, обрызгав нас с головой. Самым отдаленным краем сознания я отметил, что мы оказались по колено в воде.
— Так много мне не нужно.
Он положил ладони мне на щеки и притянув к себе, едва не коснулся губами моих губ, оставив между нами настолько маленький зазор, что каждое движение, каждый вдох я мог попробовать на вкус.
— Вир, ты покажешь мне город? Свой старый дом, в котором ты жил до Храма? Свою семью?
— Семью…
В один момент жара, тепло и ласка лета схлынули, будто окатив меня водой от самых студеных ледников. Сердце пропустило удар. Я хотел бы промолчать, не соврать, так хотя бы утаить, но всё читалось в моих глазах, в моем ужасе и страхе перед неизбежным.
Семья.
Безумный шепот по ночам, бездонные глазницы мертвецов, их голоса и мысли, повергающие в шок. Он думал… не так, как это делали другие люди, не так. Он отвергал моих богов, придумав себе новых, пока я позволял ему сходить с ума.
Ведь он семья.
Открыв было рот, я не смел выдавить из себя хотя бы звука протеста. Мой милый юноша глядел невесело, и
Не нужно трогать, оставь ученого в его мании одного, сжалься…
— Обещай проводить меня туда, Вир.
— Конечно, что угодно для тебя.
***
Мучительно тягостное утро втянуло меня в объятья нового дня почти против воли. С огромным трудом я отыскала в голове осколки прошлой ночи, вечера там под холмом, где вино, виски, шампанское и поцелуи сплелись с музыкой в яркую картину экспрессиониста.
Еще часть времени ушла на то, чтобы отделить себя от Ньярла и разграничить его сон и мои отголоски чувств. Раздрай, потерянность, смутное, неоформившееся осознание, что мне должно быть стыдно, мучительно стыдно, но еще не ясно отчего. Болело всё, особенно ноги, гудящие в такт отяжелевшей голове. Во рту пересохло, хотелось пить, умыться, привести себя в порядок, подспудно надеясь вернуть хотя бы ощущение обыденности в свою жизнь. В последние дни мир вокруг штормило, изменения приходили резко и неожиданно, выставляя перед фактом чужое прошлое, послания мертвецов, переезды и странных личностей.
Наверное, мне давно стоило остановиться и выдохнуть, оглядевшись хоть на секунду. Например, разложив по полочкам всё, что было вчера.
Мягкие, легкие поцелуи расцветили мои ключицы. Первые пуговицы рубашки почему-то расстёгнуты, чьи-то руки обнимают талию. Пахнет летом, жарким и пьянящим, полевыми цветами, свежей выпечкой, ванилью и жженым сахаром. Рядом слышится смех Уны и шепот Моргана. Я не чувствую ни тени стеснения, пока они оба словно соревнуются за мое внимание, каждый по-своему, я позволяю им дразнить друг друга и баловать себя. Редкие, четкие моменты всплывают словно из бурного омута воспоминаний.
Моих ушей касается заполошный голос Грея, моя ладонь легла на его разгоряченную грудь.
— Сэра, станешь моей музой, моим вдохновением, моей яркой звездой?
— Ни на что из этого я не гожусь.
— Нет-нет, ты только послушай, представь… Запах первых солнечных дней, сладчайшего меда и горькой полыни.
— Полынь?
— Это будет твой аромат, духи о тебе в маленьких золотых флаконах, что я навсегда оставлю себе после встречи.
Зажмурившись изо всех сил, я накрыла лицо ладонями, за веками уже давно дрожал свет. Кто-то завозился в постели, я мысленно поблагодарила себя за то, что вчерашняя рубашка стала моей пижамой на эту ночь, оставляя мне хотя бы тень приличия.
Уна без стеснения прижимается ко мне в медленном танце, ее взгляд внимательный и ненасытный, пухлые губы красны то ли от вина, то ли от моих губ.
— Я влюблена в твои глаза.
— Тише, Уна.
— Они так сияют, я не могу перестать смотреть. Воспоминание о них я сохраню как единственную драгоценность, что будет принадлежать лично мне. Оно будет маленькой путеводной звездой в моем одиночестве.
Судорожно выдохнув, я заставила себя встретить новый день, яркими лучами расцветивший незнакомую, но узнаваемую спальню. Тонкий, пудрово розовый балдахин над головой почти незаметно дрогнул, когда рядом кто-то перевернулся.