Времена и люди
Шрифт:
Струма ревет среди скал, а Цинигаро в противоположной стороне ей подпевает — вроде бы та же песня, да не совсем…
— Одна сильная, а другая красивая — хоть и не такая сильная, но за сердце больше хватает.
В этот вечер и Сивриеву вроде бы удалось их различить. Он старается слушать, что говорит старик, но вместо голоса его слышит голос Цинигаро, слышит песню, которая «красивая, хоть и не такая сильная». Похоже, Соловьиная роща запала ему в душу, если продолжают приходить в голову такие мысли.
Нелегкой выдалась для Сивриева прошедшая неделя, трудной, изматывающей.
В другой день, в другой час вряд ли бы он это почувствовал, но после того удивительного, необыкновенного состояния в Соловьиной роще, а теперь и после разговора с хозяином… Да, недельное отсутствие его никто так тяжело не воспринял, только болтливый и вроде легкомысленный, а в сущности несчастный и одинокий старик. Совсем такой, каким он и сам скоро себя почувствует…
И вспомнилось: на обратном пути из Ушавы он попросил шофера остановиться в Раеце. Увидел своими глазами хваленые-перехваленные террасы, увидел и то, что сейчас делают там ушавчане. Подумал, что не дал бы и гроша ломаного на восстановление этих террас, не то что на промышленное там виноградарство. Подумав это, тут же с радостью понял, что мимолетные чувства, вызванные Соловьиной рощей, померкли.
Но вот встреча со старым хозяином снова толкнула его неизвестно куда. Подумаешь, радует или нет кого-нибудь его возвращение из Ушавы! Нет, не годится останавливаться на подобных размышлениях. Они впору разве что бай Тишо или же Симо Голубову. Да и какой может быть в них прок, если они делают человека слабее.
Встряхнув головой, Тодор поднялся.
— Придет ко мне Симо Голубов, скажи ему, я в ресторане, ужинать пошел.
XII
Симо действительно пришел, и дед Драган передал ему просьбу Главного.
— Предпочитаю подождать его здесь.
Старик присел возле него. Наверное, эти ужины в ресторане навели его на мысли о семье, которая есть у Главного где-то в Хаскове.
— Вполне естественно, — сказал Симо.
— Ну да, естественно-то естественно, а то, что жену и дитя бросил, что один живет, вот это не естественно. Я у тебя спросить хотел, как у человека ученого: посоветовать ему, что ли, перевезти семью сюда?
— И как ты ему скажешь, интересно?
— Как — не твоя забота. Для всего слова есть. Нено, партийный, все меня укоряет: притчи, дескать, распространяешь антинаучные… Но я и ему приберег горяченькую, ты знаешь: о том, как один каштаны из огня таскал голыми руками, а другой в сторонке ждал готовенькое…
— Хочешь и Сивриеву притчу? — смеется Симо.
— А почему бы и нет?
— Сначала послушай-ка мою «притчу»: не суй палец в открытую дверь — прищемишь!
Старик хмыкнул.
— Сигаретки случайно не найдется?
Голубов протянул ему пачку.
— Ишь ты! Сивриев смолит «Солнце», а эти — с мундштуком. Оченно славно придумано. — Затягивается несколько раз и продолжает: — Я и тебе могу сказать кое-что на пользу.
— Мне — говори.
— Это чтобы жена тебе по душе пришлась, — смеется старик. — Ну да, ты уже выбрал, да лишнее-то знанье не повредит… Условий — три.
— Слушаю.
— Покупаешь два одинаковых рюкзака, набиваешь доверху. Один даешь ей, другой сам берешь. Отправляетесь на самую высокую вершину Пирина.
— Ну?
— Так мотор у нее проверишь, хорошо ль работает.
— Ты смотри!
— И чтобы мельницу у нее проверить: хорошо ли мелет? Не мелет — приведешь в самый плохой ресторан, куда и собаки не забегают, и дашь ей поесть самую плохую еду.
— А третье?
— Третье… Ты это и сам знаешь, мне тебя учить нечего. Это за пазухой. Запусти руку, погляди, все ли на месте, настоящее ли.
Симо похлопал его по плечу:
— И ты свою так выбирал когда-то?
— Что тебе сказать? Человек или может, или знает, но чтобы и то и другое вместе — никогда.
Калитка заскрипела. Издалека послышалось, как кашляет Сивриев. Дед Драган и Симо поднялись на три цементные ступени. Хозяин, пригласив гостя сесть на единственный стул, выходит из комнаты.
А комната большая, кажется совсем пустой. Железная кровать в углу, стол у окна, новая книжная полка… Холостяцкая, в общем, квартира, нет ничего лишнего. Часть книг беспорядочно разбросаны на кровати. Философская литература, книги по специальности — и ни одной художественной…
Сивриев уже в домашней рубашке и вельветовых брюках. Заметив в руках у гостя книгу, начинает издалека:
— Повседневность нас деформирует, как ветер — дерево. Вот, например, возьми хлопоты с табачной рассадой в последнее время. И разве только это? Месяцы, годы все одно и то же — и ты сгибаешься, сгибаешься, неприметно для себя и других… А чтение такой литературы подкармливает иллюзии. И кажется, что идешь прямиком к какой-то цели.
Голубов улыбается, но пока молчит.
— И еще, — продолжает Сивриев. — Невозможно жить только с конструкциями, предметами, нормами своего времени. Нужны какие-то возвышенные представления об этих конструкциях, предметах, нормах. Нужны идеи. Даже самая уравновешенная личность ищет пути вырваться из-под власти серой, невзрачной повседневности. Шаблона здесь нет, каждый решает сам за себя. Для нашего бай Тишо, например, это стремление постигнуть какую-то красоту — независимо от того, нуждается ли в ней мир или нет. Согласен?
Голубов, слушая эти почти спонтанные излияния, спрашивает себя: действительно ли Главный не понимает, насколько он неубедителен в своих рассуждениях? Пли, ослепленный сомнениями и, может быть, даже прахом, просто не замечает кричащего несоответствия между тем, что он защищает сейчас, и тем, что делает каждый день и каждый миг? Нет, не может он не знать. Знает — и именно потому необходимы ему эти часы разгрузки. Прямолинейный, целеустремленный, не знакомый с колебаниями, человек этот кажется внутренне очень противоречивым, и остервенение его в работе, и отношения с людьми, и все его поведение — лишь маска, прикрывающая внутренне раздвоенную жизнь.