Время тяжелых ботинок
Шрифт:
Первой навстречу выскочила Веточка.
Она была в дивном фиолетовом гарнитурчике – прозрачные кружевные шортики и коротенькая маечка, сквозь которые хорошо просматривалось всё, за что Кинжал и был готов перестрелять значительную часть жителей города Озерки.
Веточка повисла на московском дружке, жадно вдыхая его неповторимый аромат, стоимостью в несколько сот долларов.
Язык вертлявой тёплой змеёй ввинтился ему между губ. Брут поднял девушку за подмышки и прямо вместе с прозрачным шёлком втянул в себя
Уже через несколько мгновений Веточка, очевидно, спиной уловила прожигающий взгляд младшей сестры, – сзади человек беззащитен перед любыми энергетическими атаками. Она, как перепуганная пиявка, отвалилась, ища глазами сумку или пакеты с подарками.
А Кинжал тоже сначала почувствовал и только потом увидел маленькую пани Олесю, стоявшую у дверного косяка, в чёрном длинном атласном халате и с чёрной лентой в волосах. Своими бесцветными глазами в пол-лица она посылала хозяину такой сексуальный призыв, по сравнению с которым бурные лобызания старшей сестры были не более, чем радостью дочери, за которой в детский садик раньше всех пришёл любимый папа.
И если бы не вплывшая следом корзина роз, – носильщик – Шмель, – пани Олеся взяла бы своего мужчину тут же, прямо на полу, что уже не единожды было – под несусветные грубости Веточки с использованием самых грязных ругательств, которых она знала не меньше, чем какой-нибудь бывалый выпускник Литературного института имени А.М. Горького.
Это и были самые блаженные минуты близости с его ласточками, когда одна постанывает и извивается в объятиях, а другая, голая, ходит вокруг, осуществляет общее руководство половым действом, называя вещи отнюдь не чужими именами.
Посреди комнаты образовалась огромная клумба.
И Веточка, и Олеся, и Кинжал обожали жёлтые цветы, которые у одного уважаемого автора совершенно напрасно названы отвратительными.
– А раздача презентов – в «Окских зорях»! – объявил Кинжал. – Ласточки мои, одеваемся и – полетели!
Пани Олеся улыбнулась – одними губами, как Мона Лиза.
В ней пульсировала ровно половина польской крови, о чём знали все Озерки – со слов вечно пьяной матери. Где она подцепила поляка в 1982 году, осталось тайной, окутанной мраком социалистической действительности. Загадочно было и зачатие старшей Веточки от цыгана, художника по костюмам театра «Ромэн», накануне московской Олимпиады, о чём общественность города также была проинформирована.
Старшую дочь она родила в восемнадцать.
В двадцать три, ночью, пьяная, она вышла на трассу, и прямо в чёрное небо её отправила летевшая под сто пятьдесят километров неустановленная машина.
Внучек поднимала строгая бабушка, мать погибшей. Не так давно она умерла при весьма странных обстоятельствах – поела грибов. Те солёные грузди из Торжка ели все и – ничего. Только бабушке почему-то не повезло.
Олеся
Веточка рассудила:
– Люблю «Зори», там хорошее пиво…
Тут же, при мужчинах, она оголилась, раскрыв битком набитый женскими нарядами личный шкаф, укомплектованный на трудовые доходы московского «папы».
– Мы ждём в машине, – Кинжал вежливо закрыл спиной красивейшую грудь Московии и накачанным прессом стал подталкивал Шмеля к порогу. А когда дверь за носильщиком захлопнулась, он вдруг метнулся мимо голой Веточки и благоухающей жёлтой клумбы – прямо в спальню.
Олеся была в короткой плюшевой юбочке, примеряла красную кофточку, которая так нравилась Кинжалу.
Возбуждённый владелец маленького гарема сбросил меховую куртку, сгрёб беленькую малышку в охапку, покружил по комнате, впился бешеным поцелуем и… снова поставил на пол.
Разомлевшая юная энтузиастка разнузданной похоти и секса продолжала улыбаться одними губами, ласково смотрела на любимого налётчика и мысленно спускала трусики.
Но отвердевший взмыленный атлет только шепнул ей на ухо «За…бу!», схватил свою куртку и пулей вылетел из дома – к стоявшей под парами «шестёрке» завербованного бомбилы Шмеля.
Часть шестая
ВОЗВРАТ
1
Кредо Адама Устяхина потерпело фиаско.
После того, как он с треском вылетел из Белого дома в составе команды премьера, одного из шести отцов российского дефолта 1998 года, Устяхин остался не у дел.
Оказалось вдруг, что он никому не нужен.
Кто хоть раз взлетал к вершинам власти, а потом оттуда падал, знает, что это такое. В число подобных неудачников попал и Адам.
Из его жизни мгновенно исчезли ласкающие глаз краски, приятные на слух звуки и будоражащие воображение запахи. Он больше не значился в списках, куда входил автоматически. Закрытые тусовки, элитные распродажи и концерты для узкого круга с участием мировых звёзд проходили без него. Молчали все его мобильные телефоны, словно кто-то их выключил где-то на невидимой станции. А вчерашний подчинённый в ответ на его телефонное «С Новым годом!» неожиданно заявил: «Не время сейчас для поздравлений».
Да, на его счетах были какие-то деньги, а кредитные карточки не помещались в бумажнике. Но на сердце Адама Устяхина была «тяжесть и холодно в груди»: социальные амбиции никуда не делись. Да, он мог напоить самым дорогим коньяком всю администрацию президента, а там две тысячи человек. Но его коньяк был больше не нужен.
Он оказался вне системы, она Адама выбросила.
За что? Как так получилось?
Теперь это – лишь тема для размышлений у себя на кухне. А положение Устяхина усугублялось ещё и тем, что «срубить бабла по-крупному» он не успел, – только вознамерился.