Время, задержанное до выяснения
Шрифт:
— Не теряйте времени, коллега, — сказал Критик, — такой случай может не повториться. Берите быка за рога и выясните вопрос о рукописи.
Юзеф послушался, опрокинул рюмку за встречу и начал:
— Слушай, Хенрик, я пишу повесть о нашем дворе и о нас самих. Тебе это известно, потому что рукопись побывала у тебя. Так вот, очень прошу тебя сказать мне откровенно, что ты о ней думаешь. Ты знаешь, как оно бывает. Писатель нередко дает волю фантазии и позволяет себе увлечься, так что может даже упустить из виду интересы партии. Поэтому твое мнение для меня чрезвычайно ценно и
Майор призадумался, выпил вторую рюмку и закусил бутербродом с икрой.
— Погоди, погоди, дай вспомнить. Ага, припоминаю, — и он сконфуженно рассмеялся. — Прости, — сказал он, — я понятия не имел, чья это рукопись. Какой же я идиот! Да знай я, что она твоя, все бы бросил и прочитал, а я только разозлился, что посмели нарушить тайну писательского стола, и приказал немедленно вернуть рукопись. Надеюсь, тебе ее вернули?
— Разумеется, — подтвердил Юзеф. — А жаль, мне бы очень хотелось, чтобы ты ее прочел, — добавил он лживо.
— Превосходно, — прошептал Критик.
— Это большая честь для меня, Юзек. Располагай моим временем по своему усмотрению. Я к твоим услугам. Загляни как-нибудь ко мне домой.
Они еще поговорили о том — о сем, о прежних и нынешних временах, допили первую бутылку, начали вторую, ели жареную утку с яблоками, потом пили кофе и коньяк, наконец, майор вызвал машину и отвез Юзефа домой, а сам поехал на совещание.
Юзеф лег, потому что голова у него побаливала, и уснул.
Майор сидел рядом с ним в машине. «Остановись на минутку у моего дома, я только отдам распоряжение», — сказал он водителю. Они подъехали к особняку, в котором когда-то жил очень реакционный министр. Водитель просигналил, майор открыл дверцу, но из машины не вышел. К нему подбежал дежурный офицер и доложил, как требовалось по уставу внутренней службы, что заступил на дежурство. Майор приказал вызвать к нему начальника птичника. Офицер козырнул — и через минуту начальник стоял перед майором.
— Сколько сорок у тебя под рукой?
— В полной боевой готовности — сто пятьдесят четыре, товарищ майор!
— Отлично. Сорок три немедленно выпусти из клеток. Они понесут на хвостах следующее сообщение…
— Есть, — сказал начальник и шепотом стал повторять за майором текст сообщения, чтобы ничего не забыть: записывать такие вещи ему строго воспрещалось.
— Товарищ Секретарь Дома Партии, — диктовал майор, а начальник повторял за ним шепотом, — пришел к заключению, что рукопись повести писателя Юзефа Поточека содержит ложные сведения, представляющие опасность для нашей партии, распорядился рукопись изъять, а автора взять под арест. Однако майор Мазуркевич этого распоряжения не выполнил. Он решил, что это распоряжение противоречит Конституции, поскольку нарушает права писателей на свободу творчества. Майору удалось переубедить товарища Секретаря, и писатель Поточек остался на свободе. Выполняйте! — сказал майор.
Он захлопнул дверцу машины, и не успела она тронуться с места, как стая сорок с сообщением на хвостах взвилась над городом, рассыпавшись во всевозможных направлениях, и прежде чем майор Мазуркевич доехал на машине до большого здания,
— Привет, старик, — звонил председатель Бородач. — Что у тебя новенького?
— Все по-старому, — ответил Юзеф.
— Я слыхал, у тебя были неприятности?
— Ну, неприятностей у меня всегда хватает.
— Я не о том. Ходят слухи, что тебе могло здорово влететь, но обошлось легким испугом.
— Что-то в этом роде. Не стоит разговора.
Юзефу, которого внезапно разбудил звонок, не хотелось откровенничать с Бородачом, да он и вообще не любил говорить по телефону.
— Ты отчего такой кислый? Ведь все кончилось благополучно. Снова наша братия, ветераны, верх взяла. Представляешь, как я обрадовался, когда узнал — а источник надежный, не раз уже проверенный — об этой драке за тебя!
— О какой драке! — удивился Юзеф.
— Ты что, ничего не знаешь?
И Бородач, подбирая, конечно, выражения, чтобы только сами собеседники догадывались, о чем идет речь (по крайней мере, так казалось Бородачу), рассказал последнюю новость, которая только что до него дошла:
— Он мужик что надо, я всегда говорил. В обиду нас не даст.
Юзеф бесцеремонно отпихнул Критика, который лип к телефонной трубке, чтобы услышать, что говорит Бородач, а с другой стороны шептал Юзефу на ухо что-то, чего Юзеф не мог разобрать.
— Ага, — продолжал голос в трубке, — завтра к тебе пожалует Мончка. Вы уж там с ним потолкуйте. Он добивается, чтобы мы выступили с протестом против цензуры и против приговора, который ему влепили.
— Спятил он, что ли?! — воскликнул Юзеф. — Продержали его меньше недели. Он на свободе, даже из Союза его не выгнали, а что влепили ему три года, так какое это имеет значение? Сидеть же ему не велят. И при чем тут цензура?
— Он утверждает, что очень даже при чем. Что если бы его печатали у нас, он бы не переправлял рукописи за границу, и не было бы всей этой истории.
— Не стану я с ним толковать, — пытался прекратить разговор Юзеф.
— Как хочешь. Тебе лучше знать, но у меня есть основания предполагать, что эта идея насчет цензуры исходит… догадываешься от кого?
— Не догадываюсь.
— Дубина ты. Стоеросовая. Ну, от него, знаешь, от кого. Твоего спасителя. Тебе ведь известно, что он отнюдь не горел желанием расправиться с Мончкой. Понял теперь? Вы оба ему всем обязаны, и ты, и Мончка. Поэтому тебе есть смысл потолковать с Мончкой и все хорошенько обдумать. Ну, пора кончать, а то опоздаю на совещание у майора. Пока, старик, будь здоров!
— Мончка — мировой мужик, — сказала Марыля, размышлявшая в это время, надеть ли ей в кафе юбку в обтяжку или джинсы — совсем уж в обтяжку — потому что больше выбирать было не из чего.
— Ты с ним разговаривала? — спросил Юзеф.
— Он вчера угощал меня кофе и рассказывал, как Секретарю Дома Партии, который его обрабатывал, чтоб написал просьбу о помиловании, он сказал: «Я никогда не допущу, чтобы меня помиловали».
— Идиотское бахвальство. Строит из себя героя, — сказал Юзеф.