Время, задержанное до выяснения

Шехтер Шимон

Наутро Марыля спросила;

— Что тебе сегодня снилось?

— Ничего, — ответил Юзеф.

— Быть того не может, — сказала Марыля. — То, что мне никогда ничего не снится, это я понимаю, но чтоб тебе, с твоей-то биографией!

Глава одиннадцатая

ОТКУДА ВЗЯЛОСЬ СТОЛЬКО ЕВРЕЕВ?

Юзеф почти не выходил из дому. Вышел он только за билетом на поезд и путевкой в санаторий, а по пути забежал в кондитерскую, так как обещал Марыле купить пирожных.

Известно, что ночные мотыльки слетаются на огонь, но никто не знает, что

происходит с таким мотыльком, когда никакого огня нету. Когда Юзеф Поточек был Юзефом Поточеком и больше никем, — а продолжалось это много лет, — он даже иногда удивлялся, что нигде не встречает своих старых друзей, которые могли бы распознать в нем кого-то другого. Правда, так получилось у него с Гольдбергом, но один раз не в счет. И вот, стоило только Юзефу Поточеку начать распознавать в себе Юзефа Гиршфельда, как разные люди, которые, как ночные мотыльки, таились прежде Бог знает где, слетелись вдруг, точно на огонь, чтобы приветствовать Гиршфельда в Поточеке. Сначала этот Мазуркевич, потом — Гольдберг, а теперь сразу двое: Меллер и дочка Розенов, ставшая, по-видимому, пани Меллер, потому что они вместе сидели в кондитерской, куда Юзеф забежал за пирожными, и с первого взгляда было ясно, что это супружеская пара. Юзеф знал о их существовании, а Меллеры — о его, но до сих пор они как-то не сталкивались. А теперь повторилась та же история, что с Гольдбергом. Юзеф вовсе не был рыжий, скорее лысый, не носил галстуков красного цвета и не глядел вокруг пламенным взором — так почему же к нему стали слетаться эти ночные мотыльки?

Едва Юзеф отделался от Меллеров, но не успел еще поймать такси, как наткнулся на Левина. Он знал, что того зовут теперь Левиковским, что он служил в армии, был даже полковником и притворялся, будто не узнает Юзефа. Впрочем, может быть, он его действительно не узнавал и только сейчас узнал? Как бы то ни было, он тепло приветствовал Юзефа, сняв шляпу, потому что был в штатском и снова именовался Левиным. Он взял Юзефа под руку и сказал:

— Пройдемся, я хочу с тобой потолковать.

Юзефу хотелось ответить, что у него, к сожалению, нет времени, что он занят, что, может, в другой раз, но Левин его не слушал:

— Знаю, все уже знаю, — сказал он. — И нет смысла больше притворяться. Мы с тобой сидим на одном суку. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Не думай, что я удивляюсь или обижаюсь. Ничего подобного. Выросли новые, национальные кадры. Я это понимаю, ибо был и остаюсь коммунистом. Только одного не могу понять, почему нам не дали уйти с почетом, за что на нас всех собак вешают?

И Левин начал рассказывать свою историю: как вместо того, чтобы уволить его в отставку в генеральском звании, на что он при своих заслугах имел полное право, ему даже пенсию урезали, отказали в загранвыезде на лечение и вообще обошлись с ним по-хамски, по партийной линии тоже.

Юзеф слушал, или, вернее, притворялся, что слушает, и вот-вот распрощался бы с Левиным, если бы к ним не подскочил Ровинский, который теперь опять был Розенталем. Этот какое-то время проработал в судебных органах, где, как говорили, сумел отличиться, потом был в Доме Партии, а теперь за то, что у него нет высшего образования, его послали в управдомы. Когда же ему было университеты кончать? Уж не тогда ли, когда он расправлялся с врагами партии?

В то время с него диплома не спрашивали, а теперь…

— Впрочем, о чем тут говорить. Ведь тебя, Юзеф, тоже из цензуры выгнали — так что ты и сам прекрасно знаешь, что они с нами сделали.

Юзеф возмутился — он терпеть не мог, когда ему напоминали о работе в цензуре — и сказал:

— Никто меня не выгонял, я сам ушел.

Розенталь рассмеялся:

— Всегда ты был наивный, — сказал он, — и таким уж останешься. Ты думаешь, раз ты писатель, так тебя никто не тронет. Да брось ты себя обманывать! У них своих писателей хватает, и когда ты им больше не понадобишься, они и от тебя избавятся. Ты же знаешь, как это делается. Один телефонный звонок — и писателя Гиршфельда, прошу прощения, Поточека нет и не бывало. Что ты тогда будешь делать? Наверно, как я, норок разводить, жить-то ведь как-то надо.

Розенталь хотел добавить еще что-то, но с ними как раз поравнялся подполковник Цукровский — сейчас, наверное, снова, как в свое время, Цукерман, потому что он громко крикнул им: «Привет, хевра!», загадочно улыбнулся, однако, к счастью, не подошел.

— А этот-то чему радуется? — заметал Левин. — Чуть под суд не попал. А за что? За верную службу. Да, времена настали. И это называется — исправление ошибок…

Юзефу осточертели их разговорчики, он притворился, что очень торопится, и распрощался с болтунами. Он сел в такси, где уже сидел Критик, и назвал шоферу свой домашний адрес.

— Что вы вытворяете, уважаемый коллега? — сказал с упреком Критик. — Ведь этот Левин, этот Розенталь и вообще вся эта шайка — опасная публика, майор с них глаз не спускает. Да и как знать, не состоят ли они у него на секретной службе. Во всяком случае, каждое их слово доходит, куда положено. Оформляйте поскорее свой отпуск, а не то навлечете на себя новые неприятности.

Юзеф ничего не ответил, только попросил шофера везти его не домой, а в Министерство здравоохранения, где ему обещали путевку в санаторий.

Марыля, которая не дождалась трубочек с кремом и потому была сердита на Юзефа, зашла посидеть к Профессору.

Тот принял ее очень любезно, предложил ей кофе и даже хотел показать третий том истории страданий евреев, но им помешал Критик. Он взял в руки том, который Профессор только что снял с полки, взглянул на вступление, написанное Профессором, и сказал:

— Вы сделали большое дело, Профессор. Те несчастные, которые остались в живых, должны быть вам благодарны за выявление исторической истины.

— Увы, — вздохнул Профессор, — именно о благодарности они забыли и, что еще хуже — мне даже говорить об этом больно — отплачивают своим спасителям черной неблагодарностью и порочат доброе имя нашего народа.

— Не понимаю, — сказала Марыля, — почему, собственно, они так поступают?

Профессор загадочно усмехнулся и сказал:

— Дорогая моя, как я завидую вашему неведению.

— Ну, конечно, — с наигранным гневом говорила Марыля, — все мне говорят, что я глупа, и все якобы этому даже завидуют — потому что, мол, я молодая. Ну и что же мне прикажете делать? Глупа, без биографии, какая же из меня писательница? Может, мне лучше пойти в универмаг и наняться в продавщицы? Я как-то даже ходила, да было закрыто на учет.