Время жить. Трилогия
Шрифт:
И сердце вдруг начинает частить, сбиваясь с ритма. А в голове стучит, словно сошедший с ума метроном, – Аль-до, Аль-до, Аль-до…
И может быть, уже поздно сожалеть, что он слишком жестоко относился к сыну, отказывая ему в собственной судьбе и видя в нем только копию самого себя, притом, улучшенную копию…
Нет, командир не имеет права быть отцом. Пыль еще висит в воздухе, она будет висеть еще несколько часов, но самые крупные частицы уже осели, и в визире уже можно что-то различить.
Реактивные установки молчат. Неподвижные, требующие нескольких минут на перезарядку, они
Стоп. Батареи тоже молчат, а это намного хуже. Правда, почти все вражеские ударные беспилотники тоже лежат на изрытой взрывами земле рядом с искореженными орудиями с мертвыми расчетами, но маршал этого не видит. Не видит он и самолетов. Половина их недвижными грудами металла тлеет на земле – тлеет, поскольку самолеты в целях максимального облегчения имели запас горючего всего на несколько минут и, выпустив снаряды по танкам, должны были немедленно садиться прямо на воду по другую сторону перешейка. Что более удачливая половина и сделала.
За гребнем все заволокло дымом. Судя по продолжающимся разрывам снарядов, флот еще продолжает борьбу. Две девятки "Молний" роем разъяренных ос вьются над кораблями, окутанными вспышками зениток. Линкор "Акес", весь в огне и дыму, кренясь на правый борт, медленно погружается кормой. У линкора "Шилги" ракетами разворочена вся надстройка, но и носовые, и кормовые башни продолжают выплевывать снаряд за снарядом. Из шести крейсеров один тонет, склонившись набок, и головы людей прыгают на волнах как резиновые мячики. Второй, пораженный несколькими ракетами, горит по всей длине; еще один, тоже раненый и лишившийся хода, все садит и садит по танкам из своих орудий, пока не исчезает окончательно в огненном вихре взорвавшихся погребов.
Три крейсера, не имеющие серьезных повреждений, уходят на юг тридцатиузловым ходом, пытаясь увлечь за собой "Молнии", но их огонь по танкам скорее, беспокоит, чем приносит реальный ущерб, и "Молнии", экономя боеприпасы, не поддаются на уловку.
Авиаматка "Морской Орел", которую почему-то посчитали самым серьезным противником, получила чуть ли не дюжину попаданий и напоминает кратер вулкана, но каким-то чудом держится на воде и даже пятиузловым ходом тащится куда-то по направлению к берегу. Ее единственная пушечка на носу пытается стрелять по танкам, но это уже не серьезно, и "Молнии" тоже не реагируют.
И все же пришельцы отступили. Впервые. Маршал недовольно хмурится. Противник отступивший есть противник, наученный горьким опытом, противник опомнившийся, противник, получивший время на размышление. Противник, в конечном счете более опасный.
Хотя, если он правильно понимает пришельцев, вторую атаку они начнут сейчас же. Не подумав.
Командир отвлекается на несколько минут, принимая рапорт от дежурного офицера о благополучном прибытии транспортного каравана, и снова хмуро смотрит на экран, на котором его потрепанное войско приводит себя в порядок и перегруппировывается. Потеряна треть машин, и хуже всего даже не это, а то, что теперь любая сволочь в штабе может назвать его тактический отход отступлением. Или – коварней и изощреннее –
Не то, что бы он жаловался на засилье недоброжелателей, но волею судьбы и начальства оказавшись на столь заметном месте, стоит ждать от любимых коллег и не таких пакостей. И хотя велик соблазн приостановиться, подождать, пока только что посланные на подмогу четыре девятки "Молний" перемешают с землей проклятый перешеек – на полной скорости они прибудут на место всего через стандартный час, – имперская военная доктрина признает только молниеносные наступления и стремительные прорывы.
И танки снова идут вперед. На малой скорости. Это максимальный компромисс, на который он может пойти в конфликте между необходимостью и интуицией, подсказывающей ему, что филиты в этом бою еще преподнесут ему немало неприятных сюрпризов.
Кажется, супер-один Пээл тоже начинает понемногу понимать противника.
Старший лейтенант Альдо Моностиу не верит своим глазам. Реактивная установка, конечно, наполовину засыпана щебнем, исцарапана, покрыта пылью и каменной крошкой, но цела. Цела и боеготова! Не теряя зря времени, старший лейтенант бросается сначала руками, по-собачьи, отбрасывать камни. Затем вспоминает, что можно и каской. Ему помогает сержант-наводчик. Остальные солдаты расчета уже скрылись из виду.
Конечно, хорошо, что начальство позаботилось о резервном боезапасе и для "одноразовых" реактивных установок. Но честное слово, оно могло выбрать и более доступное место, чем пещерка чуть ли не у самой воды, в которую надо спускаться по крутой и узкой тропинке. А потом и подниматься. С немалым и взрывоопасным грузом.
– Противник возобновил движение, – докладывает штабной офицер.
Но маршал уже и сам видит, как из дымной тьмы за гребнем начинают один за другим появляться танки. Их много. Меньше, чем было, но все-таки много.
– Шестьдесят два, – бормочет адъютант.
Маршал кивает. Он знает способности своего подчиненного. Значит, шестьдесят два… А сколько…
– Около девяноста, – продолжает адъютант, как всегда, не дожидаясь вопроса. И виновато добавляет, – Я не успел точно подсчитать…
Впрочем, это уже не столь важно. Пришельцы потеряли треть или около этого. Признаться, он рассчитывал на половину. Но сейчас и это не важно. Просто на долю остальных придется больше.
Танки спускаются по гребню медленно и почти торжественно. Зрелище шести десятков могучих боевых машин, наступающих на двухкилометровом фронте, завораживает… до тех пор, пока один из "Охотников" не взлетает на воздух в оглушительном взрыве.
– Всем стоп! – орет командир боевой части дистанционного управления, как всегда, забывая, что его подчиненные находятся на расстоянии вытянутой руки. Но тяжелые машины, разогнавшиеся на спуске, мгновенно не остановить, и прежде, чем кто-то успевает понять, в чем дело, новый взрыв подбрасывает еще один "Охотник".
– Что это? – изумленно-испуганно шепчет один из операторов, и его голос прокатывается по внезапно замолчавшей Главной Рубке, вызывая нервный смешок у начальника штаба.