Все они почему-то умирали
Шрифт:
– Трое, – Пафнутьев кивнул на повешенного бомжа.
– Если, бродя ночью под окнами в поисках чего поесть и выпить, он видел, кто и из какого окна выбросил пистолет...
– А это можно увидеть ночью?
– Если комната освещена. Бомж знал, кто живет за тем или иным окном, он всю зиму промаялся в этой сторожке, не догадываясь еще, бедолага, что в жизни у него не будет другой.
– Если человек выстрелил в труп... Его нельзя считать убийцей. Осквернение – да, но не убийство. – Пафнутьев вопросительно посмотрел на Худолея, как бы спрашивая – правилен ли его вывод.
– Еще неизвестно, был ли Объячев мертв после удара спицей.
– В этом можно
– До сих пор не ошибался. Но если этот тип не стал убийцей в прошедшую ночь, когда выстрелил человеку в голову, полагая, что тот жив... То он стал убийцей сегодня днем, когда повесил несчастного бомжа.
– Ты уверен, что он не повесился сам? – спросил с сомнением Пафнутьев.
– Уверен, – Худолей стыдливо глянул на Пафнутьева, в растерянности развел руками, покачался из стороны в сторону, показывая, что знания его носят несколько интимный, срамной характер и ему не хочется говорить об этом со столь достойным человеком. – Даже не знаю, как сказать, Паша, чтобы не оскорбить твои высокие чувства и самому остаться в твоих глазах человеком уважаемым, далеким от пороков и недостатков.
– Я тебя буду уважать, любить, баловать гостинцами, как и прежде, – заверил Пафнутьев.
– Больше всего в твоих словах мне понравилось упоминание о гостинцах.
– На этот счет можешь быть совершенно спокойным.
– Тогда ладно, тогда так и быть, – решился, наконец, Худолей – Значит, так, Паша... Представь себе пьющего человека... Ты когда-нибудь в своей жизни видел пьющего человека?
– Как-то не приходилось.
– Спасибо, конечно, тебе на добром слове, но скажи: ты можешь вообразить, чтобы пьющий человек покончил жизнь самоубийством, не допив последнего глотка из бутылки? Может такое быть в природе, во вселенной?
– Думаешь, не бывает?
– Я не могу сказать о себе, что являюсь таким уж трезвенником... Но, уходя из жизни, навсегда уходя, навсегда закрывая ясные свои, умные, всепонимающие глаза... Навсегда, Паша! Я оставляю на столе стакан прекрасного, золотистого виски?! Виски, за бутылку которого должен месяц, не разгибаясь, ковыряться в кровавых трупах, отчлененных членах, рисковать жизнью, падать под бандитскими пулями... И мне за этот месяц государство дает денег ровно на бутылку... Нет! Уходя, я никогда не оставлю стакан виски, чтобы его выхлебали люди грубые и злые. А он, Паша, оставил. Такое может быть?
– Никогда, – твердо сказал Пафнутьев.
– Как только я увидел на столе недопитую бутылку, мой организм пронзила догадка ясная и четкая – убийство. Я понимаю, что произошло – виски так ему понравилось, что он решил заработать еще одну бутылку.
– Жадность фраера погубит.
– Нет, Паша! Он не был жадным. Михалыч щедро угостил меня напитком, который сам пил, может быть, первый раз в жизни. И если бы я сказал ему утром – разливай остальное по стаканам – он бы это сделал с радостью. Он ценил общество, Паша. Может быть, он много пил, но не был пьяницей. А то, что побежал предупредить кого-то об опасности... Это ведь порядочность. Люди в доме, какими бы они ни были, кормили его, давали кров, позволили перезимовать в сарае... По отношению к ним он поступил правильно.
– Ты его обшарил? – спросил Пафнутьев.
– О! – воскликнул Худолей озаренно и вскочил, снова оказавшись в красноватом свете низкого солнца. – Паша, как тебе удается каждый раз находить слово... Самое нужное, самое важное в данный момент?
– Умный потому что, – проворчал Пафнутьев.
Подойдя ко
И вдруг что-то произошло в комнате, как-то сразу наступила необычная, замершая тишина. Пафнутьев настороженно поднял голову и, оторвавшись от писем, повернулся к Худолею. Тот медленно вынимал руку из внутреннего кармана пиджака бомжа – на ощупь, по весу поняв, что обнаружил. И поставил на стол перед Пафнутьевым маленький, пузатенький цилиндрик пули.
Некоторое время оба молча смотрели на нее, отметив про себя полосы на боках – следы винтовой нарезки. Значит, пуля была в деле, и были на ней чуть заметные подсохшие пятнышки крови.
Пафнутьев и Худолей одновременно подняли головы и посмотрели друг на друга.
– И как это понимать?
– Это надо понимать, как явный перебор, – ответил Худолей. – Представляешь, что предлагает нам этот глупый, самонадеянный человек, этот тупой ублюдок? Представляешь?
– Ты о ком? – не понял Пафнутьев.
– Я говорю об убийце. Ведь какая вроде бы стройная версия выстроилась, вызрела в его отвратительных мозгах... Дескать, бомж, человек чрезвычайно низких нравственных качеств, прокрался ночью в спальню к Объячеву, застрелил его из пистолета с глушителем, подобрал пулю и смылся в свою берлогу. Пистолет найден, пуля – вот она... А сам он, не выдержав угрызений совести или в ужасе от предстоящей расплаты, взял да и повесился. Все. Следствие закончено, участники могут расходиться по домам. Или собираться за праздничным столом.
– А может, так все и было? – спросил Пафнутьев.
– Я с ним пил! – веско сказал Худолей, горделиво вскинув голову. – И он сам отдал мне пистолет. – Если он убил Объячева, разве держал бы пистолет у себя под подушкой, а пулю – в кармане. Зачем ему пуля?
– На память? – предположил Пафнутьев.
– Ладно, Паша, ладно. Замнем твой глупый вопрос. Я сделаю вид, что не слышал его, и обещаю, что никогда не напомню тебе о нем.
– Что же произошло на самом деле?
– Пулю убийца подобрал с четким расчетом – чтобы бросить на кого-то подозрение. Когда бомж прибежал к нему и сказал, что пистолет у нас, сказал, что просит не беспокоиться: дескать, не выдаст – тот понял, что надо срочно что-то предпринимать! Не мог он допустить, чтобы жизнь его оказалась в немытых руках бомжа. И он его придушивает, вешает. Это уже подробности для другого разговора... И сует пулю в карман. Все, говорит он себе, круг замкнулся, убийца найден, но поскольку он мертв, всем большой привет.
– Значит, это был мужчина, – сказал Пафнутьев.
– Чтобы поднять даже такое тщедушное тело и засунуть голову этого тела в петлю, нужны мужские усилия. Хотя...
– Ну? – нетерпеливо произнес Пафнутьев.
– Жена объячевского телохранителя, мадам Вохмянина... Женщина, как я заметил, достаточно мощная для такой работы.
– Возможно, – согласился Пафнутьев, не углубляясь в тонкие худолеевские наблюдения и предположения. – Возникает еще одно соображение... Человек, который стрелял из пистолета, человек, который, возможно, повесил твоего любезного собутыльника... Этот человек не знает, что стрелял в труп.