Всеобщая история

Полибий

К этому Гермократ добавляет, что война очень похожа на болезнь, а мир на здоровье, ибо мир восстановляет силы недужных, война губит и здоровых. Потом, в мирное время юные хоронят стариков, как велит и природа, а в военное — наоборот; самое важное то, что в военное время безопасность не существует даже в ограде стен, а в мирное — она царит до границ полей, — и так дальше. С изумлением спросишь себя: неужели мальчик, незадолго перед тем посещавший школу, прилежно занимавшийся историческими сочинениями и желающий сочинить упражнение по преподанным ему правилам, отвечающее тому или другому характеру, неужели такой мальчик высказывал бы иные мысли и в иной форме? Мне кажется, он говорил бы точно так же, как Тимей заставляет говорить Гермократа ( Сокращение и Сокращение ватиканское).

26a. Речь Тимолеонта у Тимея.

...Потом, в той же книге Тимолеонт возбуждает эллинов на бой с карфагенянами, и вот они уже чуть не идут врукопашную на врага, много раз превосходящего их численно, как Тимолеонт убеждает эллинов взирать не на численность врагов, а на их малодушие. «Так, — говорит он, — Ливия густо заселена вся сплошь, а все же, когда хотят возможно выразительнее обозначить пустыню, употребляют поговорку: пустыннее Ливии, причем

разумеется не безлюдность Ливии ¹⁰³, но малодушие ее жителей. Вообще, — прибавляет он, — кому могут быть страшны мужчины, которые всю жизнь остаются без дела и скрывают под платьем руки, этот дар природы, отличающий человека от прочих животных? Еще важнее то, продолжает Тимолеонт, что эти люди носят под сорочкой передник, чтобы враг не признал в них мужчины даже тогда, когда они падут в битве» ( Сокращение ватиканское).

26b. Неуместные и неумеренные словоизлияния у Тимея.

...Когда Гелон обещал эллинам прислать в помощь двадцать тысяч сухопутного войска и двести палубных кораблей, если они уступят ему главнокомандование на суше или на море, тогда заседавшие в Коринфе вожди эллинов дали послам Гелона, как гласит молва, мудрейший ответ, именно: они объявили, чтобы Гелон приходил с войсками в звании союзника, что же касается главнокомандования, то война сама неизбежно предоставит его достойнейшему. Это ответ людей, которые не искали у сиракузян надежнейшей опоры для себя, но верили в собственные силы и всякому желающему предлагали выходить на состязание в мужестве, на борьбу за венок, коим награждается превосходство. Однако на изложение этого Тимей тратит очень много слов и при этом всячески силится доказать, что Сицилия важнее всей Эллады, что история Сицилии многозначительнее и славнее истории всего мира, что сицилийские философы — мудрейшие из всех философов, что сиракузские государственные деятели более всех прочих способны к управлению народом и наделены необычайными дарованиями, так что юные школьники при всей своей способности к забавным словоизлияниям не могут превзойти Тимея в похвальном слове о Ферсите и подобных личностях.

26c. Недостатки Академии.

Благодаря этой неумеренности в забавном красноречии выходит так, что люди и события, на защиту коих Тимей выступает, становятся для читателя предметом не любознательности, но насмешки, и с ним повторяется почти то же, чем страдают в Академии ¹⁰⁴наихудшие кропатели речей на общие места. Так, иные академики с целью запутать собеседника в расспросах о предметах, по общему мнению познаваемых или непознаваемых, прибегают к самым причудливым суждениям и уснащают свою речь множеством необыкновенных доводов; так, например, предлагают вопрос: можно ли, находясь в Афинах, обонять запах яиц, которые варятся в Эфесе, или останавливаются перед вопросом: в то время, как ведутся эти беседы в Академии, не сидят ли они дома и не произносят ли там вдвое больших речей о других предметах. Этим-то академики и навлекли дурную славу на все свое учение, так что люди относятся с недоверием и к правильно поставленным у них вопросам. Помимо собственной извращенности академики внушили и юношеству любовь к подобным занятием, так что молодые люди не обращают ни малейшего внимания на вопросы нравственности или государственной жизни, единственно плодотворные в философии, проводят и тратят жизнь в погоне за суетной славой, в придумывании бесплодных хитросплетений.

26d. Источник доброй славы о Тимее.

То же самое случилось в истории с Тимеем и с его почитателями. Изысканный и притязательный в своих суждениях, Тимей обольщает толпу своими сочинениями, располагает ее к себе мнимою любовью к истине, а иных увлекает убедительными на вид доводами. Такая слава о нем сложилась больше всего на основании его суждений о колониях, об основании городов, о родстве племен. Здесь он так умеет блеснуть мелочною точностью и злою критикою предшественников, что получается впечатление, будто все прочие историки с закрытыми глазами присутствовали при исторических событиях и лепетали о них все, что приходило на ум, он же один доискивается достоверного, искусно разбирается во всяком известии, находя в них «много верного, но и столько же ложного» ¹⁰⁵. Впрочем, есть люди, которые довольно долго занимались первыми сочинениями Тимея о поименованных выше предметах; они с полным доверием относятся к его хвастливым обещаниям, и потому, если кто станет доказывать им, что Тимей сам преисполнен ошибок, за какие с ожесточением нападает на других, как мы только что показали это на Локрах и на дальнейшем его изложении, то люди эти спорят и упрямо настаивают на своем. Вот, можно сказать, чуть не вся та польза, какую доставляет прилежнейшее чтение исторических трудов Тимея. С другой стороны, кто начитается его всенародных речей и иных пространных ораторских упражнений, тот обратится в наивного школьника и утратит понимание истины: причины того только что выяснены.

27a. Откуда такое множество ошибок у Тимея.

Итак, политическая часть Тимеевой истории представляет собою сбор всевозможных ошибок, большинство коих мы уже рассмотрели. Нам остается теперь указать источник его заблуждений. Хотя объяснение наше может весьма многим показаться невероятным, но оно всего вернее оправдывает нарекания наши на Тимея. Тимей имеет вид писателя, одаренного способностью к всестороннему знанию, много потрудившегося над своим образованием и писавшего историю с большим прилежанием. Между тем нет ни одного пользующегося известностью историка, по некоторым предметам менее сведущего и более небрежного. Мнение наше выясняется из нижеследующего ¹⁰⁶( Сокращение ватиканское) .

27. Недостаток личного опыта и изысканий на месте у Тимея.

От природы мы наделены как бы двумя органами, с помощью коих все воспринимается и познается, именно слухом и зрением. Из них зрение, как учит Гераклит, гораздо правдивее слуха ¹⁰⁷, ибо глаза более точные свидетели, чем уши. Из двух орудий знания Тимей выбрал более удобное, хотя и менее верное: он отказался от знаний, приобретаемых зрением, и довольствовался теми, какие доставляются слухом. Источник этот тоже может быть двоякий: или исторические сочинения или устные расспросы, и Тимей, как мы показали выше, к расспросам ¹⁰⁸относился небрежно. Легко понять, почему он сделал такой выбор:

из книг можно черпать знания; не подвергая себя опасностям и лишениям; достаточно постараться только или жить в городе, в изобилии располагающем историческими сочинениями, или иметь поблизости книгохранилище. Затем остается присесть и отыскивать, что нужно, наконец, без всякого труда сличать ошибочные показания прежних историков. Напротив, тщательное изыскание требует большего труда и издержек, зато оно и пользу приносит большую, и дает самую ценную часть истории. Подтверждается это мнениями самих писателей. Так, Эфор говорит: «Если б можно было самому присутствовать при всех событиях, это был бы наилучший способ собирания сведений». Феопомп замечает: «В военном деле превзойдет всех тот, кто наичаще бывал в сражениях, как наилучшим из ораторов окажется тот, который участвовал наибольше в политической борьбе». То же самое во врачебном искусстве и в мореходстве. Еще выразительнее, чем Эфор и Феопомп, говорит о том же Гомер, именно: с целью показать, каким должен быть государственный муж, он следующими чертами изображает Одиссея:

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который

Странствуя долго ¹⁰* ...

и потом:

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях ¹¹* ,

или:

Видел немало я браней и долго среди бедоносных

странствовал вод ¹²*...

28а. Отличительные свойства истории по сравнению с хвалебным красноречием.

Мне кажется, достоинство истории предполагает в писателе те же свойства. По словам Платона, дела человеческие тогда только пойдут хорошо, когда царями будут философы или цари философами. Так и я могу сказать, история тогда будет хороша, когда за составление исторических сочинений будут браться государственные деятели и будут работать не мимоходом, как теперь, но с твердым убеждением в величайшей настоятельности и важности своего начинания, когда они отдадутся ему всею душою ¹⁰⁹до конца дней, или же когда люди, принимающиеся за составление истории, считают обязательным подготовить себя жизненным опытом; иначе невежество историков никогда не кончится. Обо всем этом Тимей нисколько не заботился. Он жил чужеземцем на одном и том же месте ¹¹⁰и даже как будто намеренно отказывался просветить себя деятельным участием в военных и государственных делах, и в путешествиях обозрением стран. Не понимаю после этого, каким образом сложилось о нем мнение, как о великом историке ¹¹¹. Что Тимей действительно таков, как мы его изобразили, легко подтвердить его же собственными свидетельствами. Так, в предисловии к шестой книге ¹¹²у него говорится: «По мнению некоторых, для составления хвалебных речей больше, чем для истории, требуется природного дарования и старательной подготовки». Замечание это, добавляет он, попадалось уже Эфору; но так как Эфор не мог опровергнуть его с достаточной убедительностью, то Тимей сам пытается из сопоставления истории и хвалебного красноречия выяснить разницу между ними. Делает он это нелепейшим образом, прежде всего возводя напраслины на писателя. Все сочинение Эфора замечательно по языку, расположению частей и остроумию доказательств; особенное искусство проявляет он в отступлениях, в собственных изречениях и вообще в дополнительных замечаниях ¹¹³. Благодаря счастливой случайности Эфор высказал несколько прекраснейших и убедительнейших мыслей об отношении между историком и составителем речей. Тимей же, чтобы скрыть свою зависимость от предшественника, не только за это, но и за все вообще порицает Эфора. Мысли чужие, прекрасно высказанные другими, он повторяет длинно, неясно и хуже во всех отношениях, воображая, что ни один человек и не заметит его зависимости ( Сокращениеи Сокращение ватиканское).

28.Так, с целью превознести историю, Тимей прежде всего замечает, что превосходство истории над хвалебною речью такое же, какое имеют настоящие хорошо устроенные здания над изображениями местностей и видов ¹¹⁴в театральной живописи. Потому он утверждает, что одно собирание материала для истории более трудная задача, нежели законченное составление хвалебной речи. По крайней мере ему самому собирание исторических сочинений массалиян ¹¹⁵, изучение нравов лигуров, кельтов, а также иберов стоило таких издержек и такого труда, о каких он раньше и думать не мог и какие показались бы ему невероятными в рассказе другого. Однако здесь можно бы с великим удовольствием спросить историка, что, по его мнению, дороже и хлопотливее: или, сидя в городе, собирать сочинения, изучать по ним нравы лигуров и кельтов, или посетить очень многие народы и наблюдать их на месте; труднее ли собирать сведения о решительных сражениях, осадах, а также о морских битвах от участников, или же самому в действительности испытать ужасы войны и сопутствующие ей беды. Я полагаю, что не так велика разница между действительными зданиями с одной стороны и видами местностей в театральной живописи с другой, между историей и хвалебным красноречием, какая во всех сочинениях существует между известиями, опирающимися на собственное участие в событиях и на собственный опыт пишущего, и известиями, основанными на слухах и чужих рассказах. За полным отсутствием собственного опыта Тимей должен был обратить маловажнейшее и легчайшее в составлении истории в наиболее важное и трудное, я разумею собирание исторических сочинений и получение сведений об отдельных событиях от людей знающих. Однако историки, лишенные собственного опыта, неизбежно обречены на грубые ошибки в самом собирании известий. Да и в самом деле, невозможно ни задать надлежащий вопрос о сухопутной или морской битве, об осаде города, ни понять все подробности рассказа, если не имеешь понятия об излагаемых предметах. Разъяснение дела зависит столько же от вопрошающего, как и от рассказчика. Один намек на побочное обстоятельство способен бывает навести рассказчика на подробности события. Человек несведущий не в состоянии ни расспросить свидетелей-очевидцев, ни уяснить себе совершающееся у него на глазах, ибо даже личное присутствие почти ничего не значит для такого свидетеля ¹¹⁶( Сокращение ватиканское).