Второе апреля
Шрифт:
— Вот, опишите это стилем Гоголя, а вы — стилем Толстого.
При всем своем уважении к моей собеседнице из шестого «Б» я не посмел ей поверить. Но она, порывшись в тетрадях, нашла даже запись, сделанную, очевидно, под диктовку: «Стиль Гоголя — пышн. восхищен...», «Стиль Л. Толстого — через свое воспр.». Еще чей-то (кажется, Пушкина) «динамич. пейзаж». Моя собеседница даже вызвалась показать, как все это делается. Проще простого!
Я дал девочке открытку — цветную фотографию улицы Горького.
— Пожалуйста, — сказала она, — вот можно так: «Чудна Москва при (косой взгляд на открытку) теплой
Итак, это был стиль Гоголя Николая Васильевича — «пышн. восхищен.».
Так вот откуда мог взяться фельетонный «мальчик из художественного киносовета», придуманный Ильфом и Петровым. Помните, тот важный мальчик, который на обсуждении каждого фильма говорил: «Главное, чтоб не получилось, как у Чаплина».
Выходит, он не такой уж придуманный, этот мальчик! Так что надо спешить сказать ему, пока он еще не вознесся: «Не бойся, мальчик, как у Чаплина не получится».
Надо отдать должное моей собеседнице: у нее хватило юмора воспринять школьный «урок по овладению стилем титанов» как курьез.
— Она еще ничего, наша А.М., — сказала девочка. — Она старается задать какую-нибудь тему поинтереснее... Вот было «Три желания» или еще «Что бы я сделал, если б был волшебником». Можно было бы написать по-настоящему. Но мы же знаем, какой у А.М. вкус...
Это она сказала снисходительно, хотя, на мой взгляд, не была ни нахалкой, ни «воображулей». Просто она не уважала вкус и стиль своей учительницы.
— А.М. нужно, чтоб было без ошибок и покрасивее, поторжественнее и еще чтоб без отсебятины, как у всех.
Если, скажем, сочинение о мечте, то надо писать обязательно про свое стремление в космос, в тайгу и на целину и еще про мир во всем мире. А когда один мальчик написал, что мечтает увидеть папу здоровым (у него тяжело болен отец), то было сказано, что это очень хорошая мечта, но индивидуальная. Таким образом, выстраданное, кровью написанное сочинение было признано менее стоящим, чем барабанное громкословие других, которые-де заботились не о ком-то конкретно, а о мире во всем мире.
— Пишем просто так, для отметки, — сказала моя собеседница и вздохнула. — Вот Ю. для себя сочиняет чудные рассказики, мы все смеемся и переживаем, когда слушаем. А почитали бы ее классные сочинения — один треск, халтура...
Халтура — это скверно. Но дело не только в ней и не только в нивелировке стиля и взгляда на мир. Ведь так создается какой-то двойной счет мыслей и чувств: «для себя — одно, для школы — другое». А это уже большая беда, тягчайший урон не для предмета, а для личности, для юного человека, которому предстоит стать взрослым.
Я говорю о вещах, так сказать, побочных, об отношении школы к специально творческой работе ребят. Главное, по всей видимости, «овладеть сокровищницей русской и мировой литературы». Но ведь убиение, приземление, обезличивание творческого начала в ребятах, в конечном счете вызывает перекос и в восприятии большой литературы, приводит к штампу мысли, к стремлению ответить «что положено».
Образ Ильи Ильича, образ Рахметова, образ Ленского... Откуда-то из далеких школьных лет приходят ко мне эти словосочетания. И хоть убейте — нет в них ни малейшей связи с любимыми моими литературными
У меня нет ни права, ни желания возводить поклеп на наших педагогов-литераторов, среди которых, конечно, много людей, влюбленных в свой предмет, понимающих само это слово «предмет», как понимали его в прошлом веке, прилагая даже к любимой. Но ведь все, о чем написал я выше, и многое в том же роде, просто оказавшееся за рамками статьи из-за недостатка места, — симптомы серьезные, тревожные, и уклоняться от их анализа, от честного размышления и выводов — преступление. Преступление перед литературой, перед ребятами, перед будущим.
УВАЖАТЬ!
1. НИКОМУ ТВОЕ МНЕНИЕ НЕ ИНТЕРЕСНО...
Предо мной школьная тетрадка в клеточку. На серой обложке с одной стороны указано, что это «Для сочинения уч-цы 10 «А» класса Пурбо Елены», с другой — напечатана таблица умножения, тактично напоминающая владелице, что дважды два — четыре, а девятью девять — восемьдесят один...
В тетрадке, естественно, сочинение. Оно написано синими чернилами, а красными — комментарий учительницы. Комментарий таков: «Какое самомнение! Чуть дальше: «!!» и жирная черта. Еще две жирные черты, еще одна. Еще восклицательный знак, еще два. Наконец, огромная, в десятую долю страницы, алая двойка и приговор: «Оригинально, но не умно. Вы, во всяком случае, не разобрались в понятии подвиг и не справились с темой».
А сочинение вот какое:
«Мне очень трудно писать на тему «В жизни всегда есть место подвигам». И не только мне. Я точно знаю, что многие мучились, не зная, как взяться за это... Странная тема для сочинения. По-моему, не только странная, но и ненужная...
Философски рассуждать о героизме (о подвигах, о труде) ребятам, которые не совершили ни трудовых, ни военных подвигов, — может быть, я выражусь несколько резко — это лицемерие.
Можно рассуждать о подвигах и героизме «на пять с плюсом», а в решительный момент струсить. По хорошему сочинению нельзя сказать, что этот человек — герой, а тот, кто не смог «осветить проблему со всех сторон», — трус...
О героях надо писать. Обязательно надо. Но не в школьных сочинениях с планом, делящим жизнь и характер человека, героя на пункты: а) человечность, б) любовь к народу, в) смелость. Это — пошло!
О героях могут писать люди, заслужившие это, люди, слышавшие грохот бомб, видевшие родную землю, затоптанную грязными сапогами фашистов, перенесшие смерть близких. Они должны написать об этих прекрасных людях. Нельзя забывать о тех, кто отдал свою жизнь борьбе за счастье человека. Нельзя, чтобы у людей переставала клокотать ненависть ко всему, что делает человека рабом. Но нельзя опошлят все это... Если умные и добрые люди говорят о героизме, то рождаются «Мать», «Как закалялась сталь», «Оптимистическая трагедия», «Баллада о солдате», «Судьба человека».