Второгодник
Шрифт:
— Ну, вот он я! Кто со мной говорил, кому ответить на вопросы? — постарался спросить нарочито небрежным голосом.
— Можешь со мной поговорить, камса, если такой смелый. Не боишься?
— Тебя? Нет, не боюсь. — Мой оппонент встал и оказался довольно симпатичным парнем, который делан не топором. Правильное сложение, чистое лицо, красивый разрез насмешливых глаз, так что я даже пожалел, что встал не Оглобля. — Обзовись.
— Тебе можно звать меня Сережей, — он начал ерничать, а я терять жалость к нему.
— Хорошо. Тогда слушай, Сереженька! Специально тебе объясняю,
— Ну, ты попал, пацан! Подожду конца собрания и объясню тебе и про ларек, и про канаву. А в классе я десятом, не заметил?
— Нет, не заметил. И этот хочет кулачками поработать… Я же говорю, что мозги не развиты, девственно чисты, как у гамадрила. Вот именно для таких, как ты, и введены новые предметы. Если не понимаешь, то объясняю, они развивают способность к учению, восполняют то, что ты не сделал в предыдущие девять лет.
Сергей полез через сидящих с явным намерением врезать, куда попадет.
— Погоди, не делай глупостей, село небольшое, спрятаться некуда, ты по-любому меня найдешь. Ты мне лучше скажи, ты в школу ходить будешь?
Он стоял передо мной с алыми щеками, учащенным дыханием и сверлил меня взглядом. Похоже, даже вспотел. Разозлил я его. А боец, однако! Красавец! Александр Македонский точно бы взял в свою гвардию. Но пока, увы…
— Ты говорить-то можешь? Или так разозлился, что все слова в глотке застряли?
— Ох, что я с тобой сделаю… Ладно, что ты от меня хочешь?
— Спрашиваю конкретно, ты в жизни школы участие принимать будешь, помогать отстраивать учебный процесс будешь?
— Я на это не нанимался.
— А на что ты нанимался?
— Я буду приходить, чтоб меня учили.
— И кому ты, такой красивый, нужен? — я перешел на легкую издевку. Зал то молчал, то смеялся, но похоже у меня были единомышленники.
— А тебе-то какое дело? Или побежишь закладывать?
— Чтобы тебя заложить, никуда бежать не надо. Ты сам себя закладываешь — все учителя, включая директора, здесь. А надо мне это потому, что мне не все равно, кто рядом со мной учится. А оболтусов, которые сидят по задним стенкам, да только и делают, что воняют, мне вообще видеть в школе не хочется. Я бы вас, уродов… — страшная рожа возникла у меня автоматически и к месту.
— Не тебе решать, урод, — вернул мне Серега мой пассаж.
— А вот тут ты, милый, ошибаешься, еще как мне… Товарищи, кто хочет остаться тупым выродком и не будет помогать учителям нас учить, остаются в зале, а остальных прошу на сцену. Я и учителя хотят видеть вживую, есть ли в нашем коллективе
Я чуток манипулировал. Первыми встали несколько девочек из старших классов, потом Ухо и другие командиры, поток нарастал. Вскоре осталось человек десять, но былой бодрости в них уже не было.
— Ну а вы? тупые ублюдки или все-таки нормальные люди? — Это их добило и на сцену поднялись все, кроме Сергея. — Он не хочет быть с нами, давайте освободим его от необходимости ходить в школу. Кто за то, чтобы отчислить Сергея из школы, прошу голосовать.
Начали подниматься руки, и когда их стало значительное количество, я резко закончил:
— Кто против — нет, кто воздержался — нет. Единогласно. Нонна Николаевна, прошу утвердить решение общего собрания, — сказал я. А потом надавил:
— И непременно — сейчас!
Нонна Николаевна встала. Выглядела она немного обалдело.
— Я не могу отчислить ученика из школы, но могу не допускать его до занятий.
И, повернувшись к Сергею, подпустила металла:
— Это означает, что придешь сдавать выпускные экзамены. Не сдашь — останешься на второй год, сдашь — получишь аттестат. А теперь — свободен.
Остальное оказалось делом техники. Поручили все решить Совету Командиров и доложить собранию. Командиры ввели институт дежурных по школе из числа командиров, которые следят за выполнением расписания. Выбрали трех девочек составлять совместно с директором расписание. В общем, утром расписание висело на стене, а Ухо с повязкой объяснял всем желающим, куда бежать и с какой скоростью. Желающих послушать повторное объяснение не было. Смеха было много, беготни добавилось, но опоздания прекратились. Заскрипели перьевые ручки вместе с мозгами, зацокали чернильницы, зашевелились губы, повторяя услышанное — "история" сделала очередной поворот и покатилась, набирая скорость. Коллектив чуть-чуть повзрослел. Его прекрасную мордашку увидел уже не только я, но и Нонна Николаевна. С такими темпами за месяц-два перейдем на второй уровень.
Мы с мамой сидели, обнявшись, на моей кровати в полной темноте, лишь из окна светила луна, покрыв всю мебель в нашей комнате серебристой пылью.
— Сыночек, ты так мало ешь и совсем не спишь, — обстановка позволяла говорить только шепотом. — Сейчас опять убежишь? Зачем тебе эта гитара, поспал бы лучше, — она говорила просто так, потому что по-другому не могла, понимая, что я все-равно уйду.
— Мамуля, а ты хочешь вернуться в Ленинград, к папе?
— Ой, не знаю, сыночек. Сердце по нему болит. Как он там? Что ест? Как подумаю, так хочу поехать, но ведь ты со мной не поедешь? — то ли спросила, то ли утвердила она.
— Нет не могу, мне не дадут, да и не хочу я. Здесь делаются все мои задумки, за всем пригляд нужен.
— Я понимаю, вот и мучаюсь: и тебя оставить не хочу, и за папу переживаю.
Мы опять надолго замолчали. Под боком у мамы было так уютно и тепло, как в детстве. А еще мамин запах, сейчас я его чувствовал очень остро, даже голова немного кружилась.