Выбор
Шрифт:
Аксинья ушами полыхнула.
— Не царевна я.
— А могла бы. Ты сестры своей красивее, это всякому видно. Просто расцветешь позднее, ну так и увянешь позже, такая уж ты уродилась.
Врала конечно Варвара, но Аксинья о том не думала. Просто слушала речи льстивые, и верила. Всей душой верила.
Падать ей больно придется…
Михайла не ожидал, что его боярин Раенский к себе позовет.
Но — позвал и ладно. Пришел парень честь по чести, поклонился.
— Поздорову ли, боярин?
— Благодарствую,
— Что случилось, боярин?
Ударило под сердцем — Ижорский?! Нашли чего? Заподозрили?
Но потом выдохнул… нет, тогда б не здесь с ним разговаривали. В Разбойном приказе.
А что тогда?
Раенский таить не стал.
— Не знаю, как и сказать, Михайла. Аксинья Заболоцкая тебе люба?
И усмехнулся про себя.
Молод был еще Михайла, не успел научиться лицо держать. Глаза блеснули, губы искривились… не нужна ему та Аксинья.
Никак не надобна. Надоела она ему, хуже редьки горькой.
— Что-то не так с ней, боярин?
— Не совсем, Михайла. Я тебя хотел попросить отступиться, когда не люба она тебе. Есть у меня знакомый боярич на примете, вот, он меня попросил, а я уж к тебе пришел. Ему Аксинья надобна. Устинья подошла б, но она вроде как с царевичем…
И снова убедился, что не соврала Аксинья.
Вновь в глазах у Михайлы ярость блеснула.
Любит он. Только не Аксинью, а Устинью. Что ж, и такое бывает. И не такое бывает, в жизни-то. Как ни крути, а ее не перекрутишь.
— Ну, когда надобно…
— А ты не сомневайся, в долгу не останусь. От тебя и не надобно ничего, просто скажи дурочке, что не люба она тебе — и довольно.
— Обидится она…
— Счастливые бабы на мужиков не обижаются.
Михайлу долго уговаривать не пришлось. Все же не семьдесят ему лет было, чтобы во всем разбираться, да и Аксинья ему мешала больше. К Устинье он подобрался уж, к Заболоцким вхож… чего еще ему надобно?
Только чтобы Устя любила. А она не любит пока. И ежели Аксинья за Михайлой бегать будет, может и не полюбить никогда, сестре дорогу переходить не пожелает.
Передать Аксинью другому кому, да и позабыть о ней.
— Что я сделать должен, боярин?
Пока Михайла ушел, Федор решил таки к Устинье заглянуть, и не прогадал — одна она оказалась. Сидела себе спокойно в светелке, кружево плела, о чем-то думала.
Мужчина рядом на лавку присел, ладошки холодные стиснул.
— Устенька, свет мой, сердце мое, только слово молви- завтра же весь этот балаган закончу!
Устя головой качнула, руки Федора коснулась ласково, кто бы знал, чего ей это стоило! Убила бы руками своими, да нельзя, терпеть приходится, смиряться. Нельзя сейчас скандала допускать, ежели уйдет она из дворца, Боря один останется, а ведь покамест никого кроме Марины не видели они, никто другой черным не баловался. И Любаву только подозревать может Устинья, а поймать не вышло покамест, да и поймает — ведь не одна царица чернотой запачкалась, наверняка. Нельзя ей сейчас из палат царских уходить,
— Не надо, не обижай никого, Федя. Ты ведь царевич, на тебе ответственность огромная.
Федя аж приосанился от таких слов.
Приятно, когда тебя по достоинству оценивают. А что? И очень даже!
— Больше того, эти бояре ведь опорой трону стать могут. Что стоит тебе на оставшихся боярышень посмотреть ласковее, поговорить с улыбкой, подбодрить их немножечко? Да ничего, я и ревновать не стану, ты же сам мне сказал, что я тебе люба. Только ежели сейчас боярышень обидеть, они домой придут в слезах, отцам нажалуются, бояре хоть и смолчат, а злобу затаят. К чему оно тебе? Ты же сейчас можешь друзей из них сделать, только покажи, что колеблешься, что выбрать не можешь — что тебе стоит?
— Умна ты, Устиньюшка.
— Федя, ежели ты и правда решишь на мне жениться, так я о твоих интересах заботиться должна, — Устя улыбнулась, коклюшек коснулась, те зазвенели ласково, — и мы друг друга получше узнать успеем, и бояре на тебя сердца держать не станут, и боярышни мне подругами стать могут. Нам все на пользу пойдет, разве нет? Ты с матушкой поговори, ежели она одобрит, так я и не вполне глупость говорю? Ведь не год подождать надобно, немного еще, все одно до Красной Горки свадьбу играть нельзя.
Федор только хмыкнул.
— Маменька говорит, чтобы я не торопился, не к лицу сие царевичу.
— Правильно государыня Любава молвила. И поспешность тебе не к лицу, чай, не кобылу на ярмарке выбираешь, а жену. И боярышень обижать не надо бы, они готовились, старались, надеялись. И отцы их не в обиде будут, когда увидят, что ты старался всем возможность дать. Особенно сейчас, когда три боярышни уж сами ушли. Да и Утятьева еще как будет, очень она переживает из-за приступа твоего.
— Надоели они мне все! Плюнул бы, да и умчал тебя в храм!
— Феденька, а именно потому я и говорила, что тебя не знаю. Царевич ты. Будь ты угольщиком, а я простой крестьянкой, глядишь, мы бы счастливее жили.
Федор только вздохнул.
— Потерплю я этот курятник, Устиньюшка. Постараюсь. Ради тебя.
— Ради нашего будущего, — Устинья ресницами похлопала, посмотрела умоляюще. — К чему врагов на ровном месте наживать? Давай лучше друзьями их сделаем?
Федор тряхнул головой.
— Руди тоже так говорит. Что главное — из врага друга сделать. А там уж делай с ним, что пожелаешь.
— Мейр Истерман?
— Да, ты его со мной видела.
— Видела. Умный он.
Умный.
А еще подлый, безжалостный, расчетливый… и счеты те не в интересах Россы. Сейчас-то оно хорошо понималось.
— Умный. Только уехал сейчас.
— Уехал? Куда?
— Боря ему поручение дал: съездить, закупить для Университета все потребное. Книги там какие, может, пособия или пригласить кого.
— Пригласить?
— В Университет учителя потребны. Здание уж строиться начало, как раз постепенно и людей подобрать получится. Глупо, конечно, нам ли с Франконией да Лембергом тягаться?