Высшая каста
Шрифт:
Глава 13. Растворимое смертное
Пролитая кровь вопиет ко мщению, но утопленники, висельники и отравленные Богу не жалуются. Берия ни верой, ни суеверием не отличался, но к поголовью своих личных врагов, которое разрасталось по мере возвышения атомного маршала, он решительно применял жесткие меры, умножавшие всемирную летопись отравлений. «Растворимое смертное», так на Руси называли яд, в методологию советских спецслужб вошло еще при Ильиче. В начале двадцатых доктор Игнатий Казаков под крышей Всесоюзного института биохимии основал лабораторию, в которой синтезировали и испытывали яды. Лабораторию курировал
В ноябре 1939 года заместитель наркома внутренних дел Берия вместе с Маленковым арестовал своего начальника Николая Ежова. Сам и вел дело «кровавого карлика» на пару со своим протеже Богданом Кобуловым. Ежов на суде вины своей отрицать не стал, как на духу признался и в подготовке путча во время первомайской демонстрации, и в совершении актов мужеложства в «антисоветских и корыстных целях». Одним из его любовников, по признанию Ежова, стал шестидесятилетний Шая Голощекин – организатор убийства царской семьи. В октябре сорок первого Голощекина расстреляют, но после смерти Кобы поспешно реабилитируют.
Став хозяином Лубянки, Лаврентий Павлович вдохнул новый энтузиазм в «Лабораторию Х», которая вошла в структуру НКВД и переехала в одиннадцатый дом по Варсонофьевскому переулку, что за Лубянской тюрьмой. Токсикологическую лабораторию возглавил маниакальный бундовец с медицинским образованием Григорий Моисеевич Майрановский, подчинявшийся только Берии и его двум верным замам – Меркулову и Кобулову. Смертельные опыты Майрановский ставил на приговоренных к высшей мере наказания, которых по ночам доставляли в Варсонофьевский переулок из Лубянской тюрьмы или Бутырки. Яды добавляли в пищу мужчинам и женщинам, худым и толстым, определяя универсальную дозу. Испытывались инъекции, отравленные пули, специальные ручки, трости и лезвия. Разрабатывались методы отравления воздушно-капельным путем.
Страшные мучения жертв возбуждали в Майрановском демонический восторг. В промежутках между опытами Григорий Моисеевич травил себя казенным спиртом, чем страшно раздражал руководство. Но Берия понимал, что любой другой на его месте давно бы уже спятил или застрелился, в то время как «черный доктор» спивается, неистовствует, но дает результат.
В 1939 году Майрановского чуть не отстранили от руководства лабораторией. Дело было так. В конце декабря понадобился подопытный свыше ста двадцати кило – так значилось в заявке. С Бутырки доставили тамбовского священника, приговоренного к расстрелу за контрреволюционную пропаганду. Батюшку за два метра ростом и полтора центнера весом прямо в рясе доставили к Майрановскому. Отца Николая сразу завели в спецпомещение – небольшую камеру с высоким потолком и широкими нарами с кожаными ремнями, как в клинике для душевнобольных. К полу прикручен металлический стол и две табуретки. Окон нет, зато в стене, напротив шконки, вморожено пуленепробиваемое стекло, за которым сидел истуканчик в капитанских погонах. Кафель в камере мыт, но если приглядеться, то возле нар заметны засохшие черные потеки и остатки рвоты.
Зайдя в камеру, батюшка перекрестился и сел на жесткие полозья нар прямо напротив равнодушно зевавшего за стеклом
– Здорово, святой отец! – Майрановский опустился на табуретку, закурил папиросу и придвинул поднос к священнику. – Поешь с дороги. Чай, давно мясо не жрал.
– Спаси Христос! Вкушать давненько не приходилось скоромного. Но трапезу вашу принять не могу. Пост нынче, Устав не велит.
– Грех от угощения такого отказываться, – заскрипел зубами Майрановский, которому дико захотелось спирта.
– За свои грехи все перед Богом ответим.
– Ты, считай, уже мертв. Похавай перед смертью.
– Так ведь сытым пузом в рай не войдешь, – смрадная камера зазвенела чистым добрым смехом.
Майрановский прикусил мундштук, пытаясь понять, бравирует ли его собеседник или тронулся умом.
– Поменяй! – Георгий Моисеевич раздраженно приказал человеку в халате. – Что у нас там еще есть?
– Капуста тушенная, – пробормотал человек в фартуке.
– Капусту будешь, поп? – зарычал начальник.
– Не откажусь, – смиренно отвечал священник.
– Сделай ему двойную порцию, – зло подмигнул сотруднику Майрановский.
Через десять минут принесли миску с новым содержимым. Отец Николай перекрестил пищу и осенил себя крестом.
– Ну, как тебе наша стряпня? – оскалился Майрановский, когда в миске ничего не осталось.
– Вкусно. Благодарствую.
Майрановский сверлил священника взглядом, пытаясь предугадать наступление агонии, но тщетно. Прошло минут пятнадцать, яд не действовал.
– Дайте ему еще пить! – начальник заорал в потолок, взывая ко всем и никому.
Принесли еще воды, в которой растворили двойную дозу курарина.
– «Не приидет к тебе зло и рана не приблизится к телесе твоему, яко ангелам Своим заповесть о тебе», – шептал батюшка.
– Ты правда не боишься смерти?
– Боюсь перед Творцом нашим неготовым предстать. А смерть мученическая – венец терновый для православного – есть нескончаемая радость духовная.
– Ну, венец-то я тебе обеспечу, – процедил Майрановский и завизжал не по-человечески, обращаясь к ассистенту: – Пистолет!
Помощник вышел и через пару минут вернулся с браунингом, нежно вручив его шефу, окончательно раскумаренному спиртными парами.
– «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тьме приходящая». – Отец Николай парализованным, но по-прежнему ясным взглядом смотрел сквозь Майрановского.
Священник поднес троеперстие ко лбу. Первая пуля порвала щеку и зарылась в бетонной стене, вторая вошла в правое предплечье, рука дрогнула.
– Теперь крестись, сука! И Богу своему жалуйся, – сипло захихикал Майрановский.
Кровь устилала рясу, отец Николай схватился за плечо. Изуродованное лицо источало кротость и смирение, густая борода набухла бурой жижей, губы продолжали шептать молитву, тонувшую в хрипе. Задыхаясь, батюшка упал со стула. Полопались глаза, голова превратилась в страшный взлохмаченный шар.