Взаперти
Шрифт:
От меня не пахло ничьими духами, потому что до бара я не дошёл…
За двести метров от него путь мне преградил серый седан без каких-либо номеров и опознавательных знаков. Он вылетел с дороги прямо на тротуар, чуть не врезавшись в стоявшие рядом вазоны. Я видел немало психов и поначалу даже не думал, что эти за мной.
Двери открылись, водительская и та, что за ней; двое парней неслабой наружности схватили меня, прежде чем я успел что-то сделать.
Я сидел на заднем сиденье. Нет, не так – я лежал на заднем сиденье с кляпом во рту и перевязанными
Убить или посадить, думал я.
Скорее первое, чем второе.
– Не высовывайся, – сказал человек за рулём.
Да я и с завязанными глазами всё понимал – мы проехали один туннель и два оживлённых перекрёстка, дорога вела за город, к посёлку элитных особняков.
В животе всё свело от волнения, я вспомнил всю свою жизнь. Как рос за кулисами цирка, как воспитывался там же, как однажды отец упал с высоты, а представление не остановили, его лишь быстро унесли со сцены и продолжили шоу. Тогда-то я понял, что жизнь не оборачивается ни на чьи беды, даже ни на чью смерть. Она перешагивает через трупы, через покалеченные тела и идёт себе дальше, и все идут вместе с ней. И стоит ли заботиться о ком-то, блюсти какую-то мораль, если всем на всех наплевать? Зал гремел аплодисментами, приветствуя других каскадёров, зал кричал «браво», когда мой отец умирал. Больше он на сцену не вышел, но этого никто не заметил, для публики все мы были, как на одно лицо. Может, поэтому я и ушёл.
Эти парни, что похитили меня, не проронили ни слова, так и ехали молча, только изредка посматривая назад.
Их широкие шеи морщились шарпейными складками, их квадратные желваки ходили вверх и вниз, пережёвывая резиновую мяту, их огромные лысые головы не отличались друг от друга ничем.
Через полчаса двери машины открылись.
Меня выволокли из салона и толкнули вперёд.
– Осторожно, ступени, – сказал один, когда я уже два раза споткнулся.
– Порог, – сказал другой и ударил меня об косяк.
О, это был богатейший дом. Нет, мне ещё не развязали глаза, богатство я за версту чуял, а когда находился в нём, это просто дурманило голову. Знаете, чем пахнет роскошь? Избранностью. Да, я был уверен, что каждая деталь в этом доме избиралась тщательно и кропотливо, она была дороже всех других, она была произведением искусства в доме того, кто ни черта в нём не понимал. Что для богачей являлось искусством? То, что стоило дороже всего.
Меня вели по коридорам, мимо открытых окон, из которых доносилось пение экзотических птиц. Неподалёку журчали фонтаны, со стен пахло маслом от дорогих картин. Наконец, мы дошли. Эти двое остановились и толкнули меня к дверям.
– Посадите его, – сказал старческий голос.
Похоже, мы вошли в кабинет. Он отличался от остального
Меня усадили на стул и сняли повязку с глаз.
Я чуть поморщился от яркого солнца. Точно, это был кабинет. Массивный дубовый стол, такое же кожаное кресло, высокие окна от пола до потолка, а за ними – посадки карликовых пальм.
У окна стоял человек, он был в светло-сером костюме, с ровно прорисованной седой бородой и в очках, затемнённых кверху, не дающих разглядеть его глаз.
Это было всегда неудобно – не видеть взгляда того, кто мог тебя пристрелить.
– И руки ему развяжите, – сказал он, когда эти двое усадили меня перед ним.
– Уже, – показал я верёвку.
– Ах да, – цокнул он сигарой во рту, – я и забыл, с кем имею дело.
Он был как-то странно настроен, и я уже, грешным делом, подумал, что могу и не умереть.
– Вы свободны, – сказал он своим.
Амбалы замешкались, но не спешили.
– Ну же! Идите-идите! Чего встали, как идиоты!
Те подчинились и вышли.
Человек подошёл ко мне ближе и стал всматриваться в моё лицо.
– Знаешь, что я тебе скажу, – ухмыльнулся незнакомец, тыча в меня сигарой, – ни хрена ты не Диего.
– Ну почему же… – перебил я его.
– Потому что рожа твоя европейская!
– Моя мать – француженка.
– А отец, поди, англичанин? – ухмыльнулся он. – Ладно, мне всё равно, как тебя зовут.
Меня звали Эд Берроу. Для выступлений я брал псевдоним. Если меня кто поймает за кражей, то будут искать Диего, а я успею замести следы. А мой отец и правда был англичанин. Но это уже не важно.
– Это очень важно, с кем ты имеешь дело, – сказал хозяин дома. – Я хорошо читаю по лицам. Я вижу кровь, понимаешь?
Я, если честно, плохо соображал. Вся эта роскошь вокруг просто дурманила голову, весь этот запах богатства сводил с ума. А философствующие старые мафиози напоминали мне героев из гангстерского кино, ему бы ещё кота и сицилийский акцент…
– Значит, так, Эд, – ухмыльнулся он, – мне нужна твоя помощь.
Он знал моё имя… Отлично. Значит, он знал обо мне всё. Всё, не отвертеться! Не показывай страха, говорил я себе. Пусть он боится, не ты. Ага, как же, так он тебя и испугался. Будь хотя бы наглей!
– С чего вы решили, что я могу чем-то помочь?
Старик удивился и приподнял седую бровь.
– С того, что ты единственный, кто стащил бумажник у Виктора Амаро, в толпе людей и при охране.
Я попытался вспомнить, и не мог. Конечно, не мог! Я же не знал имён тех, у кого воровал.
– А кто такой этот Виктор Амаро? – промолвил я.
– Виктор Амаро? – оголил он белоснежную челюсть, на которой все зубы были давно не его. – Виктор Амаро – это я.
Ну вот и конец… Сейчас он потушит об меня эту свою сигару.
– Простите, – я достал смятые купюры из карманов штанов, – боюсь, это всё, что осталось.
Он расхохотался, потом подавился дымом и ещё долго приходил в себя.
– Оставь эту мелочь себе, – сказал он, отмахнувшись. – Ты получишь в сто раз больше, если согласишься украсть кое-что для меня.
Меня используют. Ну, что ж. Лучше быть использованным, чем убитым.
– А если я не соглашусь?
Он открыл ящик стола и достал из него пистолет.
– Понятно, – проглотил я слюну. – Да я просто спросил.