Взять свой камень
Шрифт:
– Цыбух… Гнат Цыбух. Тольки я не военный, господа офицеры. Хозяйствовал я в деревне, да вот бес попутал, – он сморщился, силясь выдавить из себя слезу, но не получалось. Было страшно, мелко дрожали колени, но проклятые слезы никак не хотели выдавливаться из глаз.
– Не пытайтесь нас разжалобить, – усмехнулся сидевший за столом. – Укажите, где находится сейчас разведгруппа, и мы вас отпустим. Даю слово! Я готов поверить, что вы оказались вместе с врагами Германии случайно. Однако хочу получить правдивые ответы на свои вопросы. Понимаете?
Особой разницы Гнат не видел, но на всякий случай согласно кивнул, заискивающе глядя в глаза офицера.
– Мы уже знаем, что вы сидели при большевистском режиме в тюрьме и бежали оттуда во время начала военных действий, – добавил второй. – Вас опознали. Говорите правду. Тогда все будет хорошо.
В голове у Гната все смешалось, мысли стали, как нитки, беспорядочно спутанные в моток нерадивой бабой, – тянешь к себе одну, а она цепляется за другую, запутывая его еще больше, стягивая в тугой узел. Ну как затянут узелок петли на шее? Выдать им оставшихся в лесу, а почему ушел – промолчать? Обещают отпустить… Хорошо бы. Тогда о вагоне и словом обмолвиться нельзя, чтобы не проститься навеки с мечтой о большом богатстве, которое почти само шло в руки.
– Я по карте не могу, – глядя, как сидевший за столом разворачивает серые листы, хрипло сказал Гнат. – А вот знаю, что у деревни Жалы мы были.
– Жалы? – переспросил офицер и тут же начал искать название деревни. Найдя, ткнул в карту пальцем. – Здесь! Не так далеко от места нападения на патруль. Слышите, Рашке? – обратился он на немецком ко второму эсэсовцу. – Это примерно в одном переходе от места нападения на мотоциклистов и похоронную команду.
Рашке встал, подошел к столу, наклонился над картой, всматриваясь в ее серо-коричневые линии.
– Вы полагаете, штурмбанфюрер?
– Да, да! – довольно потер руки Шель. – Этот медведь именно из той банды «лесных призраков». Я это чувствую!
Цыбух стоял ни жив ни мертв, слушая, как переговариваются на своем лающем языке немцы. Вдруг они обсуждают, как лучше его казнить, вдруг не верят? Матерь Богородица, что же им такое сказать, чтобы поверили, отпустили с миром, отстали от него, наконец?
– Энто, – облизнув пересохшие губы, произнес Гнат севшим от волнения голосом. – Они какого-то капитана шукают, пограничника.
– Вот как? – удивленно поднял голову Гельмут. – Именно пограничника? Вы не ошиблись?
– Ни, – мотнул головой Цыбух. – Собирались в Уречье за ним пойти, он там раненый у бабки Марфы лежит.
– Когда? – подскочив, схватил Гната за грудь Рашке. – Когда они должны там быть? Ну! Говори!
– Да сейчас, небось, туда и пришли… – начал тот, но внезапная дикая боль пронзила ему голень, заставив умолкнуть.
Ударивший его сапогом Рашке смотрел, как сгибается пленник, а потом резко двинул его коленом в лицо. Цыбух упал.
– Унтерштурмфюрер! – позвал Гельмут. – Уречье почти рядом. Возьмите солдат и поезжайте. Скорее! Брать живыми! Если они нас опередили, то деревню
Рашке выскочил из комнаты, хлопнув дверью. Шель подошел к лежавшему на полу Цыбуху и остановился над ним, прикуривая сигарету.
– Извините, он устал. Война… – штурмбанфюрер присел на корточки и заглянул пленнику в глаза. – А ты пока останешься у меня заложником. Если мы опоздали в Уречье, тебя расстреляют.
– За что? – с трудом ворочая языком в разбитом, полном крови рту, простонал Гнат.
– За то, что мы опоздали, – выпрямился Гельмут. – И потом, я уверен, что ты сказал далеко не все. Подумай! Считай полученное задатком… Убрать!
Солдаты подхватили Гната под руки, поволокли к выходу, потом вниз по лестнице к подвалу. Гулко хлопнула тяжелая дверь, прогремел засов. Опять кутузка, опять неволя!
С трудом поднявшись на ноги, Цыбух прошаркал к едва видимым в сумраке грубо сколоченным нарам, сел. Рядом закопошился какой-то темный комок и раздался тихий смешок. Гнат не поверил глазам, снова увидев Щура и лысого.
– Встретились? – издевательски ухмыльнулся Щур. – Теперь не большевики, не побалуешь. За что харю разбили?
– Шут их знает, – разминая запястья, болевшие после наручников, ответил Гнат. Приглядевшись, заметил, что у обоих на лицах следы недавних побоев. Это его немного успокоило. Но судьба приготовила ему новый удар.
– Иде энто мы? – приподнявшись, Гнат выглянул в низкое зарешеченное оконце. – Не видать?
– Станция Вязники, – сплюнул лысый.
Гнат обессиленно опустился на нары.
Войдя в дом, Рашке прошел к столу, сел, с любопытством разглядывая зеркало в простой деревянной раме, большие портреты хозяев над широкой кроватью, фотографии их родни. Мужчины на фото – штатские и военные, с георгиевскими крестами и советскими медалями, в фуражках и кепках; женщины – в светлых платьях, с напряженным выражением лиц позировавшие заезжему фотографу.
Немного поерзав – сидеть на жесткой деревянной лавке было неудобно, – Рашке поглядел на хозяйку избы, стоявшую около печи, сложив большие, расплющенные работой руки на цветастом переднике. Старуха ему не понравилась – высокая, темноглазая, с сухим костистым лицом и гладко зачесанными седыми волосами, убранными под платок. Ведьма!
Шнырявшие по усадьбе и дому солдаты делали свое дело, переворачивая все вверх дном. Раздосадованный долгим ожиданием результатов обыска, Рашке закурил и сейчас вертел зажигалку в пальцах, изредка бросая косые взгляды на молча стоявшую все в той же позе около печи хозяйку – бабку Марфу.
Деревня Уречье оказалась просто большим хутором из семи домов. Найти здесь прятавшегося русского капитана из пограничных войск чекистов не представляло труда. Но до сих пор его обнаружить не удалось. Где он, черт бы его побрал?! Не улетел же на небо и не провалился в преисподнюю? В духов унтерштурмфюрер не верил, но и капитана нигде не нашли.