Взять свой камень
Шрифт:
– На ж тебе, ирод!
Топор наискось вошел в череп эсэсовца. Он уже не услышал короткой автоматной очереди, оборвавшей жизнь хозяйки дома, не увидел, как она упала рядом с ним, обливаясь кровью…
– Жителей выгнать на улицу, дома сжечь! – приказал лейтенант, увидев тело Рашке.
Зачем теперь выполнять приказы уже мертвого эсэсмана и лишний раз рисковать? И кто может знать, отдавал убитый старухой унтерштурмфюрер приказ жечь деревню или нет?
Когда машины выезжали на большую дорогу, лейтенант обернулся поглядеть на зарево пожара, казавшееся бесцветным в ярком
С последней машины кто-то из солдат дал очередь из автомата по жителям деревни, пытавшимся вытащить свой скарб из огня. Люди закричали, бросились в разные стороны. Затрещали новые очереди.
Лейтенант отвернулся – его не интересовало, погиб кто-нибудь из славян или нет. Все равно эта раса обречена фюрером на полное исчезновение с лица земли.
– Вперед! – приказал он шоферу, думая, как оправдываться, объясняя гибель эсэсмана, упавшего под ударом топора русской старухи…
Тот, кого так усиленно искал Рашке, прятался в небольшом овражке, густо заросшем крапивой и лебедой. Положив перед собой две гранаты, он напряженно прислушивался к звукам, доносившимся со стороны деревни.
Два часа назад идущие по дороге машины с немцами заметил соседский мальчишка и что было духу помчался к бабке Марфе – предупредить. Наскоро оставив свое убежище в сарае, раненый, помогая себе самодельным костылем, заковылял к лесу, благо он начинался почти за огородами. Оглянувшись, увидел, как, поднимая клубы пыли, катили грузовики, а впереди, подпрыгивая на выбоинах, торопилась легковая машина.
Ничего хорошего ждать от такого визита в маленькую деревушку не стоило, поэтому он захромал быстрее, стремясь добраться до овражка – там, как в окопе. Если придут за его жизнью, он успеет взять за нее пристойную цену, показав тевтонам, как умеют умирать в бою офицеры Красной Армии.
К овражку его водила бабка Марфа, словно заранее знала, как все обернется. Что ж, ее предосторожность оказалась нелишней. Суждено ли ему вернуться к ней в сарай, чтобы отлежаться там, набраться сил, или он останется здесь, приняв последний, неравный бой?
Он не мог видеть, что происходит в деревушке, скрытой зарослями, и только по звукам догадывался, как обстоят дела. Вот ближе заревели моторы, донеслись приглушенные расстоянием лающие немецкие команды, захлопали калитки и заскрипели створки распахиваемых ворот, закудахтали спугнутые на насестах куры, стукнул одиночный выстрел, оборвавший злой собачий лай…
Взяв в руки пистолет, он оттянул затвор, загоняя патрон в ствол, сорвал стебли травы, мешавшие видеть, кто приближается к овражку, прикинул, когда надо открыть огонь, чтобы успеть убить хотя бы двух-трех немцев, прежде чем они залягут и начнут переползать, окружая его. Тогда в ход пойдут гранаты. Себе пулю оставлять не стоило – для него сгодится и немецкая, а вот его пули обязательно должны найти врага.
Пахло
Ну почему они медлят, почему не идут? Или немцы приехали сюда случайно, просто свернули с большака и, заметив деревню, решили ее осмотреть, проверить, кто в ней живет?
Стихло все, как будто оккупанты уже уехали, но шума моторов слышно не было. Что же происходит, отчего повисла тишина?
Подняв глаза, он увидел, что коршун улетел – то ли ему надоело попусту тратить время, то ли почувствовал опасность…
Протрещала далекая автоматная очередь, потом заурчали моторы, раздались крики, пахнуло едким, вызывающим слезы дымом, как от большого костра.
Прятавшийся в овражке человек забеспокоился, начал выбираться наверх, пытаясь понять: что случилось, отчего стреляют и пахнет дымом? До него донеслись звуки еще нескольких автоматных очередей и гул удаляющихся тяжелых машин. Это подстегнуло его, и он, подхватив костыль, почти не таясь, заковылял обратно к деревне.
Выйдя из кустов, остановился, пораженный открывшейся ему картиной. Деревня горела. Жарко пылая, горели все дома сразу, поднимая тучи искр, рушились внутрь раскалившихся срубов соломенные и камышовые крыши. Над пожаром стелился темный дым: удушливый, едкий, сжимающий горло и щиплющий глаза до слез. В дыму, озаряемые отблесками пламени, метались уцелевшие жители. Чувствуя свой близкий конец, жутко мычала запертая в горящем хлеву корова, прося помощи у своих уже мертвых хозяев.
Опираясь на костыль, прятавшийся в овражке человек почти побежал с пригорка вниз, к деревне, не разбирая дороги, не обращая внимания на боль, на подкатывающую к горлу тошноту и слабость.
Скорее, может, он еще успеет помочь хоть чем-нибудь, хоть кого-то спасти!
Костыль сломался. Он рухнул лицом вниз, в траву, и зарыдал от бессильной ярости, колотя по земле кулаками и глотая жгучие слезы. Потом пополз, упираясь здоровой ногой, цепляясь за траву руками, подтягивая свое непослушное тело все ближе и ближе к пожарищу. Скорее! Из последних сил!
Вот и огород бабки Марфы. В лицо пахнуло жаром, в воздухе летали клочья жирной сажи и крутились в потоках теплого воздуха, как странная неестественная метель из черного снега, трауром покрывавшая сгоревшее жилье.
Увидев лежавшую недалеко от догорающего дома хозяйку, раненый пополз к ней. Добравшись, перевернул Марфу на спину, схватил запястье, пытаясь нащупать пульс. Увидев на груди расплывшиеся темные пятна и ощутив холодок, идущий от руки, горестно застонал. И тут он заметил мелькавшие между домов странные фигуры с немецкими автоматами в руках; зло стиснув зубы, поднял пистолет и, прицелившись, выстрелил. Хотел спустить курок еще раз, но тут кто-то выбил оружие из его руки и хрипло приказал: