Я - душа Станислаф!
Шрифт:
– А у тебя и так не получится, – мрачно бросил он в мою сторону, не поворачивая головы.
И завалился на бок – длиннющий, метра два не меньше, сухой и выкрашенный солнцем под молочный шоколад.
– Это мое воображение, если еще не понял. Так что: будем выбираться отсюда вместе?
С кого-то и чего-то нужно было начинать, и я, не задумываясь, ответил: «Да!».
В Нордине мне понравилась негрубая напористость. Она в нем была – я это интуитивно чувствовал.
Мы стали напротив друг друга. Я открыл свое личное пространство и Нордин вошел в него. Протянул ко мне руку ладонью вверх – и такой же гладкий серый камешек, но запущенный уже мной
– Вышел зайчик погулять! – произнес я, довольный собой.
Нордин непонимающе вздернул бровями, да это и понятно: Малайзия!..
Теперь у нас с ним было одно общее пространство и воображаемое нами перемежевалось. В результате, чувствования душ дополнились одно другим, а вследствие этого проявления наших чувств, ощущений, воли и интеллекта с этого момента были предопределены одной, общей, целью. И эта цель – выход из лабиринта. Но воспоминания и переживания оставались прежними, личными. Достаточно лишь желания побыть одному. Нордин, если захочет, будет выстраивать свой лабиринт, я – свой, а когда мы друг другу понадобимся, у нас есть теперь наше с ним общее пространство Вечности, где мы и отыщем друг друга.
Мы попрощались: я подал ему руку, он обхватил ее своими двумя и прогнулся спиной вперед. Что-то сказал при этом. Я обратил внимание, что у него редкие и очень неровные зубы, а белыми они, вроде, никогда и не были. Но перед этим Нордин предложил покурить – я отказался, хотя очень хотелось, тогда он извинился за то, что не рассказал мне о своей земной смерти. И тут же признался – стыдно и больно! Как-нибудь расскажет об этом.
…Марта долго не открывала глаза. Ее зеленое сияние было маленьким и дрожащим. Будто пребывало в страхе или рыдало. Этим, помимо цвета, меня оно и привлекло. А еще ее сияние металось из стороны в сторону. Оттенки рябили сильными переживаниями. Может, только сомнениями. Наконец, я увидел перед собой голубые глаза, а после этого – у кого они такие печальные: невеста-вдова и несчастная мать в двадцать три года.
История Марты – это ужас того, что я не мог себе даже представить. И не потому, что был молод и мои представления о превратности земной жизни остались в большей мере непознанными, а само это словосочетание понималась как заумность, и не более того. Нет, не поэтому даже, и даже пережив смерть собственного тела. Я слышал, что зло – плохо и оно наказуемо. Знал теперь, что у горя нет дна, а у несчастья нет берегов, да утонуть в них невозможно, так как это есть наказание за безумие в горе и несчастье. Но чтобы зло, горе и несчастье казнили человека, его любовью и верностью – понимания этого во мне не было. Не было и близко особенно тогда, когда, прохаживаясь со мной под руку набережной, отсыпанной мелким серебристым гравием, у городского пруда, Марта рассказывала мне:
– …Эрих увез меня из Кенингсбрюка в Дрезден, когда узнал о моей беременности. По-моему, я уже об этом сказала. …Нет? Вскоре мы обвенчались, и вторую половину дня проводили в кругу друзей. Все выглядело и классно, и торжественно. На мне было одето подвенечное светло-зеленого цвета платье, Эрих смотрелся европейским аристократом во фраке и в рубашке под цвет платья, а наши друзья – кто в чем, но в основном – в джинсе.
Мой папа, полицейский, в этот день дежурил неподалеку от ресторана, где мы собрались. Влюбленный в театр,
Марта отошла от меня, спустилась по ступеням к темной от серпантина листвы воде, и, зачерпнув ее ладонями, плеснула себе в лицо. Какое-то время неподвижно сидела на корточках, обхватив колени руками, и о чем-то сама с собой говорила. Я стоял поодаль и понимал, что это, только что пересказанное ею событие, и проложило ей дорогу в Вечность. «Вот такие они, розыгрыши судьбы, как сказал бы отец Станислафа», – подумалось мне тогда. Но я ошибался насчет дороги в Вечности, а мысль о розыгрышах судьбы была не случайной.
– …А знаешь, душа Станислаф, человеческая судьба – не выдумка. Судьбы людям выбирают их души.
Увидев мое лицо, Марта поспешила объясниться:
– Нет-нет, ein Freund, не ты виновен в смерти этого красивого тела… Его разрушила болезнь, какая боролась за свое присутствие в цепочке живого на Земле. Судьба – это то, кем или чем душа еще станет. Разве мы не для этого здесь? …Для этого! Значит, мы выбираем. И мой выбор – озимая рожь, инжир, верблюжья колючка, да мне все равно что! У этих растений самые длинные корни.
– Зачем они тебе такие? – спросил я.
В глазах Марты блеснули слезы. Мои слова, будто нечаянно, ее обидели.
– Помоги мне, и прости за слезы, – она подала мне руку, и я помог ей подняться по ступеням, каких было всего три. – Я отведу тебя в то место, где лишила себя земной жизни. Здесь недалеко, там ты и узнаешь.
Мы пошли, держась за руки. Говорить о чем-либо было лишним – шли, молча, и недолго.
– Вот и пришли, – произнесла Марта на глубоком вдохе, – присаживайся, только на левую сторону.
Я присел на скамейку, как будто прятавшуюся в сирени, с левой стороны. В метрах пяти, напротив, монотонно шумел фонтан, в центре которого белела скульптура ангела-ребенка с лицом девочки.
– Здесь это и случилось, – сказала Марта, глядя на правый край скамейки, – а до этого, … до этого…, – в это раз она все же сдержала слезы, – … моя дочь Рената, ей не исполнилось и пяти…, – не договорила, и присела на противоположную от меня сторону.
– Может, не сейчас об этом?.. – предложил я Марте.
– Нет, сейчас, – и стоном тоже возразила она, – дай мне немного времени…
Впервые молодая женщина обращалась ко мне не как к ребенку, которому нежелательны просмотры взрослых фильмом. Значит, она видела во мне того, кто ей сейчас нужен. Значит, нужны мои внимание и ответные реакции. Первую такую я только что озвучил. Но я готов был стать ей сочувствием, хотя нуждался в нем больше, чем она – ведь так стремился к взрослой жизни, а она начинала меня пугать.
Успокоив дыхание, Марта опустила голову, и ее пшеничные волосы коснулись земли. И стала говорить, не поднимая головы, точно прятала лицо: