Я очень хочу жить: Мой личный опыт
Шрифт:
Я прильнула глазом к щелочке между косяком и створкой, увидела кабинет, точь-в-точь такой же, в каком находилась я, и Игоря Анатольевича, стоящего в углу около стеклянного шкафа. Он рылся на полке. У левой стены, на значительном расстоянии от хирурга, сидела на топчане Марина и орала во всю глотку.
Я повернулась к медсестре.
– Грошев не трогает ее. Почему она вопит?
Света развела руками.
– Кто ж ответит? А потом ходит по отделению и народ пугает. Дескать, перевязки такие болезненные, что она себе голосовые связки
– Неужели Грошеву не хочется треснуть истеричку по затылку? – воскликнула я, возвращаясь на место.
Светлана улыбнулась.
– Больной человек тормоза теряет. И каждый по-своему на стресс реагирует. Марина Степановна кричит без причины, а вы лимон жуете.
Мне стало стыдно, и я попыталась оправдаться.
– Первый раз пришла на перевязку.
Света открыла шкаф с лекарствами.
– Отлично вас понимаю, сама дергалась после операции. И ведь знала, что к чему, но не могла удержаться от слез. Потом очень неудобно было. Мне семь лет назад делали мастэктомию, – пояснила медсестра.
Я чуть не свалилась с кушетки.
– Правда?
Светлана кивнула.
– Нас тут таких среди персонала хватает. Хотите совет? В больнице никто не собирается нарочно причинить боль пациенту. Да, иногда приходится совершать малоприятные для человека манипуляции, но даже тогда мы стараемся создать больному максимально комфортные условия. И мы никого не обманываем, всегда предупреждаем: «Потерпите, пожалуйста». Но вам ничего болезненного не предстоит.
Через десять минут, завершив мою перевязку, Игорь Анатольевич спросил:
– Как ощущения?
– Вообще никаких! – отрапортовала я.
– Тогда до среды, – улыбнулся Грошев.
Я поспешила к двери и была остановлена Светланой.
– Агриппина Аркадьевна!
Я обернулась.
– В следующий раз приходите с яблоком, – очень серьезно произнесла медсестра, – на лимоны бывает аллергия.
Вернувшись в палату, я увидела на кровати выписанной вчера Наташи новую соседку. Она сидела со скорбно поджатыми губами, комкая в руках носовой платок.
Зина и Рая попытались разговорить женщину, та сначала не шла на контакт, но затем мало-помалу разоткровенничалась. Мы узнали, что Ларисе Верещагиной еще нет сорока, дома у нее остался сын Сережа, девятиклассник.
– У меня рак груди, – донельзя тоскливым голосом простонала Лариса, – смертельная, жуткая болезнь. Меня привезли сюда умирать.
– Вот дура! – вспылила Рая.
– Тебе этого не понять, – печально произнесла Лариса. – У меня рак груди!
– Ага, а у нас всего-то понос, – фыркнула Раечка. – Заканчивай дурью маяться, лучше кофейку попьем.
– У меня неизлечимая болезнь, – повторила Верещагина, – я умру.
– Какая у тебя стадия? – поинтересовалась Зина.
– Первая, – с ужасом пояснила Лариса. – Я уже почти
Мы попытались утешить ее, рассказали, что при первой стадии выживаемость составляет почти сто процентов, «похвастались» своими диагнозами. Но нет! Разумные слова не достигали ушей Верещагиной, она не хотела никого слушать, постоянно твердила:
– Я умру. Приехала сюда на смерть.
Раечка пожаловалась Грошеву. Игорь Анатольевич несколько раз беседовал с Ларисой, но все его слова отскакивали от Ларисы, как мяч от стены. Потом в палату заглянул психолог. И начал заниматься с Верещагиной. Медсестры, врачи и мы, лежавшие на соседних кроватях, постоянно внушали ей:
– У тебя крохотная проблема, настолько несущественная, что удалят даже не всю молочную железу, а небольшой сектор. Период реабилитации в таком случае короткий. Посмотри на других пациентов отделения – у кого три, у кого пять удачно сделанных операций.
А Лариса все ходила по коридорам с обреченным видом.
Накануне операции к ней приехал сын, тихий худенький подросток. Верещагина села на кровать и заявила ему:
– Сергей, ты уже взрослый. Дальше пойдешь по жизни без матери. Меня похорони в темно-синем платье и…
Договорить мы ей не дали, заорали хором:
– Заткнись!
Потом Раечка напоила перепуганного до озноба подростка чаем, медсестра принесла Верещагиной какие-то таблетки, пришли Игорь Анатольевич и психолог.
На следующий день мы узнали, что Ларису благополучно прооперировали, но пока держат в реанимации.
– Никто и не сомневался, что Верещагина живехонькой в отделение спустится, – бубнила Раечка. – Вот ведь противная баба!
– Она ипохондрик, – оценила характер соседки по палате Зиночка, – таким всегда тяжело. Мнительная очень, видит исключительно плохое, хорошего не замечает.
Вечером к нам заглянула медсестра Света и молча начала доставать вещи из тумбочки Ларисы.
– Она сюда не вернется? – обрадовалась Рая. – Вот здорово! Верещагина хоть не будет нам мозг грызть.
– Света, подберите нам новую соседку повеселее, – попросила я. – Очень тяжело рядом с таким человеком, как Лариса. Надеюсь, ее устроят на другом этаже, и она не будет заглядывать в прежнюю палату.
– М-м-м, – промычала медсестра, – ну… да… больше не заглянет…
В комнате повисла тишина. Потом Зина прошептала:
– Что с Ларисой?
Светлана резко выпрямилась.
– Она скончалась.
– Почему? – ахнула Раиса. – Во время операции случилось нечто непредвиденное?
Медсестра всплеснула руками.
– Да нет же, все прошло прекрасно! Удалили крошечную опухоль. В реанимацию Верещагину спустили в нормальном состоянии.
– Подобные случае описаны в учебниках, – произнес мужской голос.
Я вздрогнула. Совсем не заметила, что у кровати Зины сидит ее супруг Юрий Константинович.