Я - ведьма!
Шрифт:
Прямо по курсу Шурик неутомимо тряс бесчувственное тело несчастного, имевшего неосторожность заметить мои прелести. Это показалось мне безумно смешным. Я села и заржала долгим истерическим смехом. А дождь шел и шел, будто море поменялось местами с небом и теперь проливалось на нас оттуда, и пройдет немало лет, прежде чем иссякнет эта бесконечная вода…
Выпустив из рук соперника, Шурик подошел ко мне, поднял, молча прижал к себе. Моя голая грудь прижалась к его груди. Но сейчас это казалось несущественным, неважным, само собой разумеющимся. Его объятия были такими большими
— Тебе нужно выпить, у меня есть, — коротко распорядился он и достал из кармана шортов плоскую флягу.
Я глотнула из нее, не задумываясь, глубоко. Гадостный коньяк взорвался внутри теплом. Было ужасно весело. Два полуголых, вымазанных глиной животных в центре бушующей стихии.
— Пошли в море, — предложил он.
Я сделала еще один глоток, и мы поплыли по странно-спокойной морской глади, изрешеченной каплями дождя. Мне было лень шевелить руками и ногами, и я обхватила сзади мощную шею Шурика. Он нес меня, рассекая воду ровно и уверенно, как дельфин. Мы вплыли в грот Скалы-кольца, разделяющей два пляжа, и выползли на камни.
Высокий каменный свод защищал от дождя. Его серебряные стрелы звенели справа и слева от нас, а мы сидели, словно на террасе, попивая горько-горячий коньяк из фляги. И трудно было поверить, что в этом мире существует кто-то, кроме нас.
Некого предавать, не перед кем оправдываться, не к кому ревновать…
И потому, когда он наклонился ко мне, я с готовностью протянула ему свое лицо, свои губы, плечи, грудь, зная, на всем белом свете это принадлежит только ему одному.
Я пришла в себя, когда начало темнеть. Реальность навалилась как-то сразу, невыносимо тяжким грузом. Мы лежали на пляже посреди теплых, уже высушенных солнцем камней, два человека — родные, голые, невинные. И вдруг стали грешными, подлыми, отвратительными. Чужими.
Отпрянув от мужчины, я вскочила и заметалась в поисках купальника. Шурик не двинулся с места.
— Что случилось? — Его взгляд стал темным, упрекающим.
— А то и случилось, — отчаянно огрызнулась я, — что ты изменил Линде. И это моя вина.
— Я все ей объясню.
— Что, боже ты мой, ты ей объяснишь? Что мы, попав под дождь, не смогли сдержать своих природных инстинктов размножения?!
— Что мы любим друг друга.
— Это не так. Ты сам знаешь, что это не так. Это не любовь, а похоть.
— Нет, — зло произнес он. — Это любовь. Настоящая.
— Это настоящее свинство. Не смей ей ничего говорить. Я уеду сегодня же, как обещала.
— Уже поздно. Поезд ушел.
— Ничего, переночую на вокзале.
Отъезд казался мне единственно правильным решением, если в сложившейся ситуации еще можно было говорить о какой-то правильности. Быстро сгрести вещи и сбежать, раньше чем я увижу Линду, потому что у меня нет сил смотреть ей в глаза. Никаким враньем тут уже не откупишься — нас не было полдня, она не могла не понять.
Но моя слабовольная совесть плакала и канючила у Бога: «Сделай так, чтобы она ничего не заподозрила! Ведь того, чего ты не знаешь, — не существует. Измена, о которой
Дача была тихой и мертвой. Ни в одном из окон не горел свет.
Господи, неужели Линда догадалась и…
Нет, не хочу этого знать, не хочу!
Я ринулась в душ и жестоко — ах, какое слабое наказание! — включила ледяную воду. Желтая грязь стекала с моей груди. Я отчаянно терла себя мочалкой, смывая следы бури, глины и любовных утех. Следы предательства. Потом, завернувшись наспех в полотенце, начала лихорадочно паковать чемодан.
— Маша, иди сюда, — позвал Шурик Его голос был официальным.
Я выбежала из спальни и наткнулась на Линду, сонную, заторможенную, одетую в белый махровый халат. Ее жених стоял рядом.
— Чего ты такая взъерошенная? — спросила она слабо. — Тоже дуешься, что я ужин не сделала? Простите, дорогие, но сегодня вам придется питаться консервами. Как заснула после обеда, так до вечера и проспала. Вот Шурка разбудил. А вы на пляже были?
— Да, — невинно согласился Шурик. — Нас на море гроза застукала. Неудивительно, что ты так долго спала, — в дождь всегда сон крепкий.
— Нет, — покачала головой Линда. — Мне что-то нехорошо. Я, наверно, сейчас опять лягу. Там в холодильнике овощи, икра — с голоду не умрете.
— Да уж состряпаем что-нибудь, — отозвался предатель. — Да, Маша?
Предательница безвольно кивнула.
— И еще, Шурик, не дуйся, пожалуйста, но ты сегодня в дядиной спальне переночуешь, хорошо?
Ее ясный голос звучал устало. Глаза глядели на нас затуманенно и равнодушно. Линда не бравировала, не позировала, не лгала — реально не догадывалась ни о чем. И, похоже, правда чувствовала себя неважно.
— Хорошо, — сухо согласился Шурик.
А я поняла, что у меня уже не хватит сил уехать сегодня.
Я ограничилась тем, что заперла изнутри дверь своей спальни, напрочь позабыв про открытое настежь окно, и вспомнила о нем лишь тогда, когда было уже поздно…
А затем всю ночь стискивала зубы, чтобы мои стоны не были слышны за стеной.
Утром выяснилось: у Линды жар. Шурик отвез ее в Севастополь и с помощью дяди устроил в какую-то частную лечебницу. Врачи сказали: больная пробудет там не меньше недели. Острая инфекция, лучше не рисковать! И, оставив в больнице, мы словно бы забыли ее там. Не сговариваясь, стали вспоминать Линду лишь как нашего больного товарища, которого нужно регулярно проведывать: носить ему в палату фрукты и цветы.
И жалость к ней, приправленная неунывающими муками совести, была последним чувством, которое я смогла трезво осознать. Дальше мы оба жили без дум в голове, зная: наше счастье будет длиться до первой здравой мысли о будущем. Мы напоминали двух изголодавшихся зверей, которых ненадолго пустили к вожделенной миске с едой, и они, остервенело, давясь, запихивают в рот пищу, понимая — больше такой возможности не будет. И оттого, сколько они съедят сейчас, зависит, как скоро они умрут с голоду завтра.