Юми и укротитель кошмаров
Шрифт:
Юми с любопытством посмотрела на него.
– Ты счастлива? – тихо спросил он. – Сейчас, в данный момент? Никаких забот. Никаких проблем. Ты счастлива?
– Да, – прошептала Юми.
– Впервые с каких пор?
– Даже не помню, – призналась она. – У меня остались лишь… смутные воспоминания. Смех. Дом. Место, где пол не был чересчур горяч, а меня держали на руках. Может, все это вообще привиделось. А ты?
– Со дня рождения. Первый год обучения в старшей школе. Месяц до вступительных экзаменов в Соннадзор. Этот месяц выдался ужасным, невероятно тяжелым. Я все время
– Черную?
– Она была похожа на шлем, – с улыбкой ответил Художник. – Шипастый. Масака утверждала, что такие положено носить в день рождения.
Карусель замерла, предоставив парочке наверху несколько особенных мгновений. Художнику было тепло, несмотря на то что на высоте царила стужа. Ему казалось, будто вокруг него толстое одеяло, а перед глазами – лучший вид в городе. Притом что на город он вовсе не смотрел.
– Может быть, нет ничего страшного в том, что мы делаем что-то неправильно, – с улыбкой произнесла Юми. – Главное, чтобы наша неправильность совпадала.
Она положила руку на поручень рядом с его рукой, и карусель повезла их вверх. Художнику отчаянно хотелось дотронуться до Юми, но он ограничился тем, что придвигал кисть, пока не почувствовал, что оставшееся мизерное пространство начало наэлектризовываться.
В его жилы как будто хлынула раскаленная лава. Если бы он присмотрелся, то заметил бы, что их руки соединены двумя тонкими, как в лампе накаливания, нитями. Розовой и лазурной.
Каждый наслаждался безмолвным присутствием другого, упивался моментом. Говорят, все, что ты ешь, и даже воздух, которым дышишь, становится частью тебя. Акси, из которых состоит поглощаемая тобой материя, в свою очередь формируют тебя. Я, впрочем, считаю, что такие незабываемые моменты для нас гораздо важнее еды.
Эти моменты ценны, как воздух, и неискоренимы из памяти. Они могущественны. Безусловно, человек – не просто сумма воспоминаний, сложенных башенкой, как камни. Но наши лучшие воспоминания – фундамент, с которого мы тянемся к небу.
В конце концов, через незаметно пролетевшую вечность, кабинка достигла земли. Юми вышла, закинув неуклюжую сумку художника на плечо. Они молча двинулись прочь от ярмарки. После пребывания в небе земная кутерьма обоим казалась какой-то мутной. Как картина, расплывающаяся перед глазами при слишком близком рассмотрении.
Они рассеянно брели в направлении дома Художника. Улицы притихли – ярмарка осталась в прошлом. Девушка и призрак зашли в район, где стало заметно, что час уже поздний. Даже сами дома, казалось, спали, прикрыв ставни-веки. Лишь вездесущие хионные линии освещали бетон и брусчатку.
Никому не хотелось нарушать идиллию, но Юми наконец остановилась и полезла в сумку. Она достала маленький альбом, кисточку и тушечницу и опустилась на колени на мостовую.
– Юми? – окликнул Художник, наклоняясь.
Она приставила палец к губам, открыла тушечницу – на этот раз открутив крышку в правильную сторону – и макнула в нее кисть. Затем нарисовала то, что запечатлелось в ее памяти только что. Вид ярмарки с высоты, от первого
Рисунок вышел так себе.
Учитывая опыт художницы, это не должно вас удивлять. Впрочем, для человека, впервые взявшего кисть двадцать три дня назад, результат был весьма достойный – в том смысле, в котором рисунок одного восьмилетнего ребенка может быть лучше рисунка другого ребенка.
Так или иначе, штука вот в чем: ценность искусства не в его качестве. Я слышал мнение, что предметы искусства абсолютно бесполезны, так как не имеют практического применения, и имеют ценность лишь в глазах смотрящих на них.
Дело в том, что, в сущности, бесполезно все. Ничто не имеет ценности, пока мы ее не определим. Любой предмет может стоить столько, сколько мы захотим.
Для этих двоих рисунок Юми был бесценен.
– Я кое-что поняла, – сказала она. – Пока мы рассуждали об обладании вещами, я осознала, что… ничем не владею. И никогда не буду владеть…
– А одежда?..
– Останется здесь, – тихо сказала Юми. – Когда все закончится.
Верно. Об этом Художник не подумал. Когда то, что с ними происходит, закончится… Когда духи решат оборвать Связь…
Юми очнется в своем теле. А он в своем. На разных планетах.
Юми поднялась, помахивая рисунком. Ее глаза казались огромными, как озера туши, ждущие прикосновения кисти. Она снова улыбнулась, но иначе. Не радостно, а меланхолично.
– Это тебе, – сказала она. – Чтобы помнил меня, когда расстанемся. Как это у вас называется?
– Сувенир, – прошептал он. – Памятный подарок.
– «Его ценность – в приятных воспоминаниях, которые он пробуждает», – процитировала Юми, а затем аккуратно сложила просохший лист и сунула в карман кофты. – Если завтра мы проснемся и поймем, что все кончено, он останется у тебя. Не забывай.
– Никогда не забуду. Юми, а что, если мы…
Что? Отправимся в полет между планетами? Даже если здешнее правительство пустит случайных юнцов с улицы на борт корабля, что крайне маловероятно, как быть с тем, что Юми – йоки-хидзё. На ее планете таких всего лишь четырнадцать.
Ей не позволят вести ту жизнь, о которой он мечтает.
– Хочу, чтобы ты знал, – сказала она. – Я не считаю тебя обманщиком.
– Но я в самом деле обманывал, – возразил Художник. – С этим не поспоришь.
– Почему ты это делал?
– Потому что… был слишком не уверен в себе, чтобы сказать правду…
– Потому что, – многозначительно поправила Юми, – не хотел ранить дорогих тебе людей.
– Я и тебя обманывал.
– Опять же, потому что хотел соответствовать моим ожиданиям, – напомнила Юми. – Художник, ты пытался мне помочь. Да, возможно, тебе и самому хотелось прикинуться кем-то великим. Но это характеризует тебя не как лжеца, а как фантазера. – Она решительно кивнула. – Меня учили, что лжецы обманывают ради выгоды. Ты не такой и никогда таким не был. – Она приблизилась к нему, насколько могла, не прикасаясь. – Никаро, я тебя ни в чем не виню. Тебе тоже не стоит себя винить. Я кое-что усвоила, побывав в твоем мире.