Юмор серьезных писателей
Шрифт:
Все мало-помалу объяснилось случайно.
Бывали дни, когда у меня являлись сильные припадки деятельности. Тогда я обедал дома или напротив моей квартиры в клубе, спал после обеда, чтоб освежиться на ночную работу, и запирался почти на всю ночь. Я то садился за письменный стол, то ходил взад и вперед по своей небольшой зале и опять брался за перо.
В зале было слышно, при ночной тишине, что делалось в передней и за перегородкою в ней, рядом с помещением человека.
Однажды, прохаживаясь еще не поздно ночью, после вечернего чаю, я услыхал его голос. Он что-то говорил. Сначала я не обратил на это внимания, думал, что он рассуждает вслух, как есть у некоторых
читал он нараспев, с амфазом, почти всхлипывая.
Я стал припоминать, чьи это стихи, и наконец припомнил, что это романс Жуковского, только забыл, какой начинается.
«Валентин читает стихи, знает Жуковского! Стало быть, и Пушкина и других! Да он развитой, образованный человек! Уж не инкогнито ли он?» — мелькнуло у меня в голове. И если б не эти бестенные голубые глаза, но этот красненький нос, не розовенькие галстучки и грациозные шажки с поджимаемой ножкой, и я остановился бы на своем предположении.
Я осторожно вышел в переднюю, неслышно отворил к нему дверь и остановился. Он сидел задом к двери и за звуками своего голоса не слыхал моего прихода.
Душе шепну-у-л приве-ет бываа-лый, Душе блеснуу-л знакомый вз-о-о-р… —заливался он все нараспев.
И опять:
И зри-и-мо ей в мину-ту ста-а-ло Незри-и-мое с давнишних пор…Он растягивал слова и ударял голосом на некоторых. Я сделал шаг к нему, он вскочил, сконфузился, Проворно снял очки и хотел закинуть книгу на полку. Но я удержал его и взял книгу. Это был небольшой том стихотворений Жуковского, с оторванными листами начала и конца.
— Что ты читал сейчас? — спросил я.
— Да вот это самое. — Он указал на книгу: — Сочинение господина Жуковского.
— Тебе нравится? — спросил я.
— А как же-с: кому такое не понравится!
— Почитай, пожалуйста, последнее, вот что ты сейчас читал, — попросил я.
— Зачем вам: чтоб смеяться!..
— Нет, как можно! Напротив, я очень доволен, что ты занимаешься, читаешь, не так, как другие…
Он заметно смягчился: ему понравилось и польстило мое замечание. Он взял книгу и надел очки. Они еле держались на его крошечном носу. Он был невыразимо смешон — и мне немалого труда стоило удержаться от смеха.
— Это самое или сначала прикажете? — спросил он.
— Пожалуй, сначала.
И он начал:
Мину-вших дне-й очароваа-нье, Зачем ( тут он взял высокую ноту, почти вскрикнул) опя-ть вос-кре-сло ты? Кто ( опять ударение голосом) пробудил воспо-ми-на-нье И замолча-вшие мечты! Душе шепнул ( тоненьким, нежным голоском запел он) приве-т быва-лый, Душе блесну-л знако-мый взо-р И зри-и-мо ейПоследние слова он с умиленьем как будто допел и кончил почти плачем; голубые глаза увлажнились; губы сладко улыбались.
Он поглядел па меня, что я? Я чувствовал, что мне лицо прожигал смех, но я старался не улыбнуться.
— Ты все понимаешь? — спросил я, любопытствуя узнать, как он объясняет себе отвлеченные выражения Жуковского.
— А вы понимаете? — вдруг скороговоркой спросил он. Он живо снял очки, положил книгу и пристально посмотрел на меня.
— Как же: конечно, понимаю! — ответил я, озадаченный его вопросом.
Он недоверчиво усмехнулся.
— Вы и это тоже понимаете? — насмешливо спросил он, взял книгу, надел очки и, порывшись в листах, начал читать:
Земли жил-е-е-ц безвы-ы-ходный — страд-анье, Ему судьбы на ча-сть нас обрекли; Здесь ра-дости не наше облада-нье…Я за него продолжал наизусть:
Пролетные пленители земли Лишь по пути заносят нам преданье О благах, нам обещанных вдали.— Верно! — сказал он, следя по книге за мной. — Что ж, вы и это понимаете? — насмешливо повторил он.
— Да, разумеется. Что ж тут непонятного?
— А вот извольте-ка сказать, что это за «жилец» такой «безвыходный» и что это за «часть» такая тут попала, да еще какое слово «обрекли ему»: кому «ему»? А тут вдруг «радости» пошли, да «обладанье» какое-то! Вы так все это и понимаете? Полноте, сударь!
— А ты разве этого не понимаешь? — спросил я озадаченный. — Зачем же ты читаешь?
Он оторопел на минуту и замялся.
— Если все понимать — так и читать не нужно: что тут занятного! — отозвался он. — Иные слова понимаешь, — и то слава богу! Вон тут написано «радости», «страданье» — это понятно. А вот какие-то «пролетные пленители» еще «на часть нас обрекли»— поди-ка пойми кто!
— Постой, погоди! — сказал я и взял с его полки одну книгу, другую — он уже не мешал мне: книги были больше без переплета, с оторванными заглавиями. Тут были и календари, и духовного содержания, и «новейший», но старый-престарый песенник: все рухлядь. Наконец я увидал какую-то хрестоматию без заглавия, кажется Греча, поискал что-нибудь понятное, и как раз подвернулось стихотворение Шишкова, и я стал читать:
Хоть весною и тепленько, А зимою холодненько, Но и в стуже Нам не хуже. В долгу ночку К огонечку Все сберутся, Старый, малый, Точат балы И смеются. А как матки Придут святки, Тут-то грохот, Игры, хохот… и т. д.Я дочитал до конца.
— Вот, если ты любишь стихи, это бы и читал! Он с нескрываемым презрением слушал мое чтение.
— Это каждый мальчишка поймет или деревенская баба! — сказал он, глядя в сторону. — Прочитал раз, понял, да и бросил: что ж тут занятного? То ли дело это!