За горизонт. Дилогия
Шрифт:
Зачем собственно?
Внутри меня пустота, очень болезненная пустота.
Осень. Дорога. Весело потрескивает пламя, пытаясь перекинуться с джипа на соседнее дерево.
– Не выгорит у тебя, дерево мокрое напрочь, - мысленно обращаюсь к пламени.
"Пинк Флойд" поёт о том, как им хочется, чтобы ты был здесь. Мне тоже этого хочется. Отвожу взгляд от того, что недавно было "девяткой".
В легковушке на противоположной стороне шевеление и едва слышный всхлип-стон.
Значит, нам туда дорога.
Интересно, из легковушки видели, как я пиромана изображал? Хотя вряд ли. Удивительно, что после лобового столкновения с джипом там вообще осталось что-то живое.
На трассе до сих пор пусто. Периферия, конечно, но пора бы уже кому-нибудь появиться.
По замысловатой траектории добираюсь до легковушки.
Дошел-таки. Тяжело плюхнувшись на пятую точку, сползаю в кювет.
При жизни это было "Опелем-Кадет" года этак восьмидесятого. Морда у "Опеля" отсутствует напрочь. Двигатель наполовину в салоне, даже часть подвески туда пролезла. Все в крови и осколках стекла. Кто был за рулём, даже судмедэксперт не сразу разберется, такой там хаос.
Что там может шевелиться?
За сиденьем водителя шевеление, всхлип. Ребёнок, навскидку ровесник моего сына.
– Нет у тебя сына. Больше нет.
Целых стёкол на "Опеле" не осталось. Осколки стекла высыпались в салон и сверкающей дорожкой обозначили траекторию предсмертного рывка "Опеля".
Бубня что-то ласковое, выгребаю остатки стекла наружу.
– Потерпи, маленький, все будет хорошо, - ребёнок в Опеле выгнулся дугой и обмяк.
– Да что же за день-то!?
Ан, нет. Дышит вроде. И кровь, похоже, не его.
Ручки вывих или перелом. А я, раздолбай, прижал его к себе.
– Ладно, не смертельно, - за спиной треск мотоциклетного мотора. Наконец-то кто-то появился.
– Что стряслось?
– с высоты дорожного полотна на меня смотрит деревенский байкер на потрёпанном "Иже".
– Третья мировая. Ты местный? Ништяк, лети в посёлок, вызови скорую. Районная больница как раз в посёлке, так что должны быстро приехать.
– Ты ещё здесь?!
– ага поехал, вот и славно. До посёлка верст десять-двенадцать, значит, через полчаса тут будет не протолкнуться.
А пока надо пристроить спасенного ребёнка поудобнее. У меня в багажнике спальник был, вот на него и положим.
О, ещё машина едет. Зачистили что-то.
Треща изношенным движком, к месту аварии подкатил ушастый "Жорик". Из "Запорожца" на меня, как удав на кролика, пялится мужик в очках на пол лица. Видимо решив, что тут прекрасно обойдутся без его скромного участия, очкастый вдавил в пол педаль газа. Тарахтение ушастика перешло в надрывный вой, но прыти машине это почти не прибавило.
– Такие вот уроды советскую власть и просрали, - к чему это я? Хотя да, удары по башке ума не прибавляют,
Тяну на себя спальник из багажника. Ткань за что-то зацепилась и не поддается. Плевать, выдираю с мясом.
Выбрав место почище, расстилаю спальник. Укладываю на него продолжавшего прибывать в бессознанке ребёнка.
Упираюсь взглядом в бодро догорающий джип.
– Как вы там, парни? Тепло ли вас черти встретили? Надеюсь, тепло.
Не отвлекаться. В багажнике была вода.
Опять лезу опять в багажник.
– Ммама, ммам, - шёпот почти на грани восприятия, да и горящий джип мешает прислушиваться весёлым потрескиванием.
Боясь спугнуть тень надежды, заглядываю в салон.
Бог есть, да! ДА! ДА!
– встречаюсь взглядом с сыном.
– Папа, мне сон страшный приснился. А где мама?
– лицо и шея сына в крови, и поза неестественная. Несовместимая с жизнью поза, если по-честному.
– Сейчас мой маленький. Папа сейчас, - лихорадочно, но осторожно щупаю сына на предмет повреждений. Плечо минимум вывихнуто, а может и сломано. Лишь бы не позвоночник, Господи, только не позвоночник!
Буду вынимать. Сына вырубится наверняка, но с этим ничего не поделать, вынимать надо.
Заднюю дверь с водительской стороны заклинило, с противоположной вообще смяло как бумагу. Медленно сдвигаю до упора вперед сиденье водителя. Теперь сложить спинку сиденья к рулю. Готово.
– Маленький, пошевели ножкой, умница, а другой можешь?
– шевелятся.
Шевелятся!
Теперь мне точно известно, как это, когда гора падает с плеч, во мне три метра роста как-то сразу стало.
– Папа, а где мама? Я к маме хочу.
– Умерла, маленький. Умерла навсегда, - нельзя дать слабину, никак нельзя. Спазм зажимает грудь, слезы размывают кровь на щёках. Привалившись к "девятке", с трудом удерживаю равновесие на ватных ногах. Прижав к себе сына, вдыхаю запах его волос, и никак не могу надышаться.
– Спасибо тебе, Господи, - зажимаю в зубах золотой крестик. Жизнь продолжается. Больше того, она обретает смысл.
Пара машин тормозит на обочине. Какие-то люди спешат ко мне, трясут за плечо, лезут с вопросами.
Но это все неважно.
Важно, что комочек плоти у меня на руках живой и, похоже, относительно здоровый.
Вот уж не думал, что ржавая буханка с красными крестами, заставшая, по всему, ещё Леонида Ильича, на такое способна. Впрочем, когда НАДО, простой советский человек на простой советской технике, способен на чудеса. Этому водиле, по всему, было НАДО, хотя "Страны Советов" больше нет, страны нет, а люди есть. Буханка скорой помощи приехала всего на минуту позже вернувшегося к месту аварии деревенского байкера на "Иже".