За землю русскую. Век XIII
Шрифт:
— Его! — отвечал воин и вовсе остановился.
— Знаю. Добрый мужик: вместе немца ломали на Озере. Ну что, живой он? — громко спросил князь.
— Живой! — отвечал ратник. — Со мною собирался, да мать не пустила.
Андрей переглянулся с Дубравкой.
— Ну ладно, — сказал он в прощанье. — Не посрами отца! Чтобы доволен был отец тобою.
— Тятенька доволен будет! — уверенно отвечал богатырь.
— А ты — чей? — спросил очередного пробегавшего воина Андрей Ярославич.
Тот остановился. Привычным движеньем хотел сдёрнуть шапку перед князем, но, однако, рука его докоснулась
— Фочкого зовут, Федотов сын, по прозванию — Прилук! — звонко отвечал он.
— Яви ж себя доблестным, Прилук! — сказал князь.
— Буду радеть! — откликнулся Ярославичу ополченец.
Князь и княгиня Владимирские в сопровождении воеводы Жидислава и дружинных телохранителей выехали на опушку бора, самого близкого к переправлявшимся через Клязьму татарам.
Дубравка глянула, и у неё дух замер. Невольно воспятила она своего гнедого иноходца вглубь леса.
Андрей Ярославич нахмурился.
— Ну-ну, — негромким голосом проговорил он, не поворачиваясь к жене.
Дубравка вспыхнула от стыда, и, чтобы поправить дело, кольнула золотыми маленькими шпорами своего коня. Тот рванулся и едва было не вынес княгиню далеко из леса, на луговину, уклонную к реке.
Один из дружинников повис на узде и остановил иноходца княгини.
У Андрея ёкнуло сердце.
— В тыл отправлю!.. — снова вполголоса Пригрозил он сквозь зубы. Затем, когда испуг его за жену прошёл, князь уже спокойно-назидательным голосом, словно бы она и впрямь была княжич-подросток, выехавший впервые на облогу зверя, сказал, не отрываясь от развернувшегося перед ним зрелища: — Вот и смотри тихонько, а из лесу не высовывайся! Вот они тебе — татары!..
Дубравка, стараясь дышать полуоткрытыми устами, дабы унять сердце, готовое расшибиться о кольчугу, заставила себя оглянуть окрестность. И показалось Дубравке, будто и холмы, и долины, и сбросы берега, да и сама река — вся местность, до самой черты окоёма, была покрыта толстым, живым, кишащим пологом пёстрого цвета.
И с необычайной явственностью прозвучали в её душе давние слова отца, которые лишь теперь оборотились для неё страшной явью:
«Доню, милая, — и не дай бог тебе увидать их!.. Когда бы ты знала, доченька, как вот саранча в чёрный год приходит на землю: копыта, копыта конские чвакают, вязнут!.. Невпроворот!.. Вёрсты и вёрсты — доколе досягнёт глаз. Так что же можно — мечом против саранчи?!»
Долго молчали все трое: Андрей, Дубравка, Жидислав.
Наконец князь, повернувшись к старому воеводе, уверенно произнёс:
— Самая доба ударить на них!
— Самая пора, князь! — подтвердил Жидислав.
Князь взмахнул рукой — уже в панцирной рукавице, — и тотчас же великокняжеский трубач поднял и приблизил к губам серебряную трубу, надул щёки и затрубил.
И уже ничего не слышно стало за мерным уханьем земли под ударами тысяч и тысяч копыт.
С трёх сторон трёхтысячная громада конников ринулась на татар. А так как мчаться было под гору, то за седлом каждою всадника сидел ещё и пехотинец.
И скоро Дубравка, Андрей, Жидислав увидали в радостном торжестве, как словно бы порывом бури, ударившей с трёх сторон, вдруг возвеялся и стал грудиться и
Это был удар, которого тринадцать лет, после Батыева нашествия, ждала Русская Земля!
Боже, что поднялось!.. Разве выкричать слову человеческому про тот ужас и ту простоту нагого, обнажённого убийства, которую являет кровавое, душное, потное, осатанелое месиво рукопашной битвы, — и орущее, и хрипящее, и воющее, и лязгающее, и хряскающее ломимой человечьей костью, и пронзающее душу визгом коней — визгом страшным, нездешним, словно видения Апокалипсиса, визгом, который и сам по себе способен разрушить мозг человеческий и ринуть человека в безумие...
Визжат взбесившиеся татарские кони — звери с большой головой и со злыми глазами, рвут зубами, копытами свои собственные, облитые кровью кишки, мешающие им скакать, дыбиться и обрушивать передние копыта свои на череп, на лицо, на грудь врага, проламывая и панцирь и грудь.
Завалы из окровавленных конских туш нагромоздились на сырой кочковатой луговине Клязьмы!.. И гибнул, раздавленный рухнувшею на него тушею татарской лошади, рассарычив ей брюхо кривым засапожником, гибнул, порубанный наскочившими татарскими конниками, владимирский, суздальский, рязанский, пронский, ростовский пешец — ополченец, вчерась ещё пахарь или ремесленник, пришедший отомстить!.. Что ж, одним конём вражьим, да и одним татарином меньше стало!.. Что татарин без лошади? — всё равно как пустой мешок: поставь его — не стоит!.. Тут же раздернут его, окаянного, на части набежавшие наши, а нет — с седла распластают!.. В конях их сила, в конях! Да ещё многолюдством задавили: мыслимое ли дело — десятеро на одного! А пускай бы и десять на одного, когда бы в пешем бою!
Всё больше сатанело кровавое бучило боя! Казалось, до самого неба хочет доплеснуть кипень битвы. Уж, местами, зубы и пятерня, дорвавшись до горла, решали спор — кому из двоих подняться с земли, а кому и запрокинуться на ней навеки; и втопчут его в землю, и разнесут по кровавым ошмётам тысячи бьющих в неё копыт, тысячи тяжко попирающих сапог!
Зной валил с неба. Было душно. Многие из бойцов — и татар и русских — в этом месиве уж не могли выпростать ни руки, ни ножа — где уж там, меч, копьё, саблю! — и только очами да зубами скрежещущими грозили одни другому, уже готовые дотянуться — тот к тому, этот к этому — и вдруг оторванные, прочь уносимые друг от друга непреодолимым навалом и натиском человечьих и лошадиных тел.
Было и так, что задавленные насмерть не могли рухнуться наземь, несомые навалом живых. Их тела с остекленевшими глазами, как бы озирая битву, из которой и мёртвому некуда уйти, стоймя носились по полю, принимая в свою остывающую плоть удары копий и стрел!..
Свежиною крови, запах которой пресекает дыханье и заставляет бежать непривычного к ней человека, потянуло от земли! Осклизли — и трава, и тела убитых, и кольчуги, и шлемы, и поверженные туши коней. Русские мечи по самый крыж покрыты были кровью. Рукояти поприлипали к ладоням. Но и у татар с кривых сабель, досыта упившихся русской кровью, кровь текла по руке в рукава халатов и бешметов...