Заговор генералов

Понизовский Владимир Миронович

Глава одиннадцатая

13 августа

1

В час дня Антон приехал на Александровский вокзал, где заканчивались последние приготовления к торжественной встрече верховного главнокомандующего.

Весь минувший вечер и часть ночи Путко снова провел с товарищами из Московского комитета — в районах и на заводах. Пришлось переодеться в косоворотку и куртку, нахлобучить картуз — радостное перевоплощение, — живо вернувшее к счастливой памяти о студенческом пятом, о Металлическом и кружке среди поленниц дровяного склада.

И где бы он ни побывал за минувшие часы, доверительное «большевик-питерец»

сразу приобщало его к рабочему братству.

— Пусть попробуют провозгласить диктатора, — резко сказала Землячка. С утра забастовало четыреста тысяч.

Читали в нашем «Социал-демократе»? «Пусть не работает ни один завод, пусть станет трамвай, пусть погаснет электричество, пусть окруженное тьмой будет заседать собрание мракобесов контрреволюции»! И стали заводы и трамваи, и погасло электричество!

— На себе почувствовал, — рассмеялся Антон. — Хоть бы чайку попить дали!

— Перебьетесь, господа делегаты, то ли еще будет! Наша стачка и одновременно строжайшее соблюдение дисциплины — первое наше московское предупреждение, — в голосе секретаря горкома звучало удовлетворение. — Мы уже получили сообщения, что и в Питере, и в Киеве, и во многих других местах прошли забастовки под теми же лозунгами.

— Заботами Милюкова мне добыт пропуск на вокзал, на встречу главковерха, — показал картонку Антон. — Судя по всему, не на Брусилова или Алексеева, а на Корнилова сделали они ставку.

— Это уже очевидно, — согласилась Землячка. — Вот только каким способом?.. Одно можем сказать твердо: в Москве у них не получится. А на вокзал конечно же поезжайте.

И вот теперь поручик Путко, облаченный в парадный мундир, с портупеями и «Георгиями», толкался среди встречающих.

Привокзальная площадь была оцеплена. Казачьи сотни в конном строю. У каждой сотни кони одной масти: белые, гнедые или вороные. Судя по лампасам всадников, представители разных казачьих войск: и донцы, и кубанцы, и уральцы. Ближе к зданию вокзала — женский «батальон смерти». Такое же грудасто-задастое воинство, как то, которое под парчовым знаменем дефилировало неделю назад по Литейному проспекту. Что-то уж очень румяны, не выдали ли им по случаю воскресенья и праздника по чарочке?..

В залах готовились к выходу депутации горожан. А уже на перроне шеренги прапорщиков, делегации от союзов георгиевцев, офицеров, казаков. У самой бровки перрона ровняли строй офицеры и юнкера Александровского училища. Антон увидел Катю. Подпоручик придирчиво оглядывал своих подчиненных. На сей раз юнкера были без трехлинеек и тяжелых патронташей. Начали прибывать генералы. Вельможный атаман войска Донского Каледин, еще какие-то. Появились и иностранцы в мундирах, наверное представители союзнических миссий.

И вот показался паровоз, а за ним — синие литерные вагоны. Грянул оркестр. Едва паровоз остановился, как с подножек спрыгнули текинцы в красных шелковых халатах. Обнажили кривые сабли и живописной стенкой оградили салон-вагон. Отворилась дверь. В ее проеме появился невысокий скуластый генерал в фуражке, надвинутой на самые брови. Антон узнал. Не ретушированный портрет на обложке брошюры, а жалкого оборванца в австрийском мундире.

Корнилов пошел вдоль почетного караула, депутаций и делегаций. Начало перекатываться «ура!», дамы над косматыми папахами текинцев бросали цветы. В конце перрона старик в фуражке с красным околышем и шароварах с лампасами, со всеми четырьмя Георгиевскими крестами и четырьмя медалями, преподнес главковерху от имени двенадцати казачьих войск хлеб-соль.

Из толпы горожан выступил седовласый толстяк:

— Ваше высокопревосходительство,

генерал Лавр Георгиевич Корнилов! Вы теперь — символ нашего единства! На вере в вас сходится вся Москва! Мы верим, что во главе обновленной русской армии вы поведете Русь к торжеству над врагом и что клич: «Да здравствует генерал Корнилов!», клич надежды, сделается возгласом народного торжества! Спасите Россию — и благодарный народ увенчает вас!

Раздались аплодисменты и рыдания. Какая-то дородная дама опустилась перед генералом на колени.

— Да это ж сама миллионерша Морозова! — услышал позади себя всхлип Антон. — А выступал сам Родичев!..

Корнилов выслушал молча. Коротко кивнул. Направился к распахнутым дверям вокзала. Но тут строй почетного караула сломался. К главковерху бросились, подхватили его на руки. Кто-то поймал на лету свалившуюся фуражку. Офицеры пронесли генерала совсем близко от Антона. Он увидел Катю. Ухватившись за лакированный главковерховский сапог, подпоручик пылал в самозабвении. Генерал плыл над толпой. Его губы были жестко сжаты. В сузившихся глазах горел торжествующий огонь. «Напомнить бы тебе, высокопревосходительство, как мой заряжающий Петька Кастрюлин огрел тебя по „мерзлой роже“!..» — с ненавистью проводил его глазами Антон.

2

На привокзальной площади Корнилов принял церемониальный марш казаков, женского «батальона смерти», прапорщиков и юнкеров и направился к автомобилю. Великолепный открытый «бразье» был увит гирляндами цветов.

— Я не тенор, — резко проговорил генерал. — Убрать цветы. Как главнокомандующий, я имею право на георгиевский флаг!

Произошла короткая заминка. Гирлянды сбросили, на капоте водрузили штандарт. Кортеж направился к Кремлю, к часовне Иверской божьей матери: по давней традиции государи и высочайшие особы по прибытии в первопрестольную всегда в первочасье прикладывались к чудотворной иконе.

Кремль встретил генерала благовестом всех своих колоколов. Машины втянулись под арку Воскресенских ворот — именно через них проезжали цари. В перезвоне меди как бы звучало:

Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам!..

Корнилов приложился неразомкнутыми губами к золотому окладу иконы. И снова, теперь уже вверх по Тверской, к вокзалу, потянулся тот же кортеж. Остановиться в приготовленных для него покоях в Кремле главковерх не пожелал. Его временной резиденцией остался поезд. Едва поднявшись в вагон, Корнилов начал прием по списку, составленному для него ординарцем. Завойко расстарался вовсю. Он выехал в Москву заранее, чтобы на месте организовать рекламу, щедро оплатил срочное изготовление и расклейку плакатов. Составленное им «житие» было отпечатано в Питере и доставлено в Москву в вагоне английского военного атташе генерала Нокса — помог Аладьин. Сам ординарец купил у поэта Бальмонта две строки. Они были дороже золота: «Ведь имя Лавра и Георгия — герою битв и славных дел!» Строки уже порхнули в газеты. Здесь же, в первопрестольной, Завойко оповестил заинтересованных лиц, с ними и разработал ритуал встречи, программу пребывания главковерха и все прочее, включая церемониал выноса на руках и поездку на поклон Иверской. Дал маху с гирляндами. Но это была уже сущая мелочь. Все заведено на полный ключ и теперь раскручиваются подобно часовой пружине, хотя ни Завойко, ни кому-либо другому еще неизвестно, когда зазвучат куранты: это должны были решить обстоятельства.