Записки провинциального священника

Игорь Николаевич Экономцев

 

ЗАПИСКИ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО СВЯЩЕННИКА

роман

 

 

 

25 мая 1985 г.

Я получил должность приходского священника в захолустном городке Сарске.

За назначением мне нужно было явиться в епархиальное управление областного центра, куда я и прибыл рано утром московским поездом. Выйдя из вагона, я прошел на привокзальную

площадь и встал в очередь на такси. Народу на стоянке было много, и взоры окружающих сразу обратились на меня. Одни меня рассматривали прямо, в упор, другие бросали в мою сторону короткие любопытные взгляды. Очередь представляла собой беспорядочную плотную толпу, и только вокруг меня образовалось некоторое свободное пространство — своего рода магический круг, пределы которого никто не решался переступить. Это было табу: я был отверженным, неприкасаемым, и место вокруг меня было проклято. Да, конечно, не случайно латинское слово «сацер» — от него и происходит «сацердос» (жрец, священник) — означает не только «священный», «святой» «внушающий благоговение», но и «преданный проклятию».

К этим устремленным на меня взглядам, в которых сквозило любопытство, беспокойство, а порой и страх, презрительная ирония и даже ненависть, за десять лет священства я так и не смог привыкнуть. Чувство собственной отверженности было мучительно для меня. И все-таки я никогда не снимал рясу и не делал попыток, надев на себя маску, затеряться в толпе, притворившись таким же, как все. Это было бы обманом, кощунственным нарушением данного мною обета. Я нес свой крест. И к тому же я знал, что «магический круг», отделивший меня от мира, вовсе не есть непреодолимая стена, да его, собственно говоря, и не существует — он только порождение диавольского внушения, и достаточно одной Божией искры, чтобы это стало очевидно для всех. Вот и сейчас... Ко мне вдруг приблизилась пожилая женщина, стоявшая в начале очереди.

— Батюшка, проходите, — сказала она спокойно и просто.

— Спасибо, не беспокойтесь. Я не тороплюсь.

— Проходите, проходите, — повторила она.

И тут же толпа молча расступилась передо мной.

Я заколебался: в очереди были дети, а мне действительно торопиться было некуда. Но с другой стороны... я чувствовал, что отвергать предложение нельзя, нельзя потому, что оно шло от души, и потому, что мое дальнейшее пребывание в очереди становилось тягостным, мучительным и для меня, и для тех, кто стоял вокруг. Все разрешилось, однако, очень легко и быстро. Ко мне вдруг подошел водитель такси, подошел как-то молодцевато-непринужденно, я бы сказал, даже по-гусарски и, не испытывая, видимо, никакого смущения перед толпой, а может быть, и, наоборот, получая удовлетворение от своей дерзкой смелости, громко произнес:

— Отче, благословите!

— Господь благословит, — ответил я.

Таксист-гусар этим не удовольствовался. Он наклонился и приложился к моей руке, что произвело шоковое впечатление на толпу.

Шофер взял мою сумку с книгами.

— Ого! — воскликнул он. — Кирпичи для строительства духовного храма! Бедному грешнику это невподъем.

— Позвольте мне самому, — произнес я, смутившись.

— Нет, нет, ни в коем случае!

Таксист поставил мою сумку в багажник, открыл передо мной дверцу, учтиво пропустил меня, наклонившись, поправил внизу мою рясу и бесшумно закрыл дверцу. Но перед тем как она закрылась, до меня донесся чей-то негодующий ропот:

— Как министра обслуживают! До чего дожили! Ради чего революцию делали?

— Денег куры не клюют — вот и обслуживают! Полная сумка денег! Невподъем!

Водитель метнул в толпу резкий, колючий взгляд, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. И, лишь сев за руль, он глухо произнес:

— На вулкане живете, отче, на вулкане... Ведь эти люди не только могут петь «осанна», они и распинать умеют. По-настоящему! Так, чтоб гвозди в живую плоть и чтобы муку нестерпимую можно было видеть. Но вы это и без меня знаете... Куда мы едем? В епархиальное управление, полагаю?

— В епархиальное управление.

— Будете у нас служить?

— Нет, я получил приход в Сарске.

— В Сарске? Знакомый городок. Там у меня теща живет. Будет вашей прихожанкой. В храм регулярно ходит, но ведьма она настоящая! Впрочем,

таких, как она, там пруд пруди. В адово пекло едете, отче.

— А мне говорили, тихий городок...

— Тихий! — Таксист раскатисто рассмеялся. — В тихом омуте черти водятся! Ваш предшественник, отец Василий, умел с ними ладить. Богу — Богово, черту — чертово! Потому и сподобился получить высокое назначение — уехал с важной церковной миссией на остров Маврикий! Где этот Маврикий находится и в чем заключается там важная церковная миссия отца Василия, понятия не имею. Конечно, не моего ума это дело. А вообще-то он был номенклатурным работником!

— Как так, номенклатурным?

— Ну вот вы, например, не номенклатурный работник. Это сразу видно. И потому трудно вам в Сарске придется. И дело вовсе не в деликатесах: икорке, севрюжке — без них вы, я уверен, сможете обойтись. А вот, допустим, потребовалось храм отремонтировать. Что для этого нужно? Прежде всего, знать номер телефона. Но и этого мало. Если вы не номенклатурный работник, с вами никто разговаривать не будет. А с отцом Василием разговаривали. И не только разговаривали — он был на высоком уровне принят. Его и на демонстрации приглашали по случаю 7 ноября и 1 Мая. Отец Василий на трибуне стоял вместе с отцами города в полном парадном облачении, в камилавке и с крестом, крестом с украшениями! Правда, с ним однажды любопытнейший казус вышел. На одной из демонстраций какой-то остряк после возгласа «Да здравствует КПСС!» крикнул: «Да здравствует Русская Православная Церковь!», а толпа, как положено, «ура» заорала. Все это произошло очень быстро, и отец Василий не успел правильно сориентироваться, да и времени у него не было «кое с кем» посоветоваться. Вместо того чтобы сразу же ретироваться или хотя бы присесть, он на цыпочках приподнялся и толпе рукой помахал. И это «кое-кому» очень не понравилось. Отца Василия, впрочем, и после этого случая на трибуну приглашали, но рекомендовали держаться на заднем плане, на цыпочки не вставать и ручкой толпе не помахивать...

— Любопытно...

— Очень любопытно. Так вы, значит, теперь вместо отца Василия... А отказаться вам, пока не поздно, нельзя?

— Нельзя. А потом... кто-то должен и туда ехать.

— Вы правы, кто-то должен... Но не вы, с кирпичами для духовного храма! Или начальство ваше умышленно вас на заклание посылает?

— Я думаю, вы сгущаете краски.

— В том, что касается ситуации в Сарске?

— Да. Сарск, Ангарск — мало ли таких городов на Руси? А что касается «кирпичей», то без них действительно храма не построишь...

— Не построишь, ничего не построишь... Это верно. Но одних кирпичей мало. Жертва нужна. В основание храма кости мученика положить надо. Только тогда он будет стоять непоколебимо.

Я с удивлением взглянул в переднее зеркальце, в котором отражалось лицо водителя. И в тот же миг мы встретились взглядами. Словно прочитав мои мысли, он сказал:

— Профессиональным шофером я стал недавно. А вообще-то я актер по образованию и, думаю, по призванию. Артистическая карьера моя, однако, не сложилась по многим обстоятельствам. Прежде всего, я слишком серьезно к этому делу отнесся: вообразил, что у меня дар Божий. А если дар Божий, какой тут главреж и какая тут может быть идеологическая линия, согласованная с отделом культуры? И вот меня раз мордой об стол, два раза, три... И стал я выходить на сцену в лакейском фраке и провозглашать господам: «Кушать подано!» Запил я тогда, отче, по-черному... Ой как запил! Отрезвила меня теща. Для нее мой дар Божий, известное дело, что ладан для черта. Говорит она мне: «Шел бы ты, Витек, в таксисты». Выпил я последнюю бутылку и пошел. Променял свой Божий дар на чечевичную похлебку! С тех пор не пью. Ни-ни! Душевное равновесие приобрел. В семье полный порядок. Зарабатываю денег столько, сколько мне и не снилось раньше, когда публика мне рукоплескала. Исправно плачу дань начальнику колонны и прочим сатрапам, и все равно остается прилично. Главное же, никто в душу не лезет с идеологической линией. Полная свобода! Человеком себя почувствовал. Не ты для публики, то бишь для клиентов, а они для тебя. Хочу — повезу, хочу — нет! В театре они тебя могут освистать, а здесь ты сам их можешь грязью обрызгать. И ничего не скажут, утрутся и пойдут дальше. Вот на что я променял свое первородство, свой дар Божий!