Записки русского интеллигента
Шрифт:
Начало профессорской деятельности
В начале сентября уже много и вещей для нашего жилья, и оборудование для кабинета и лаборатории было отправлено в Саратов, и я окончательно переехал к новому месту службы. Сначала я остановился опять у Полозовых, но вскоре устроил жильё на Крапивной и перебрался на свою квартиру.
Оборудование помещения университета шло полным ходом, и в конце сентября 1909 года начались лекции {339} . Первый приём был рассчитан на сто человек, приняли же с небольшим сто {340} . Состав необычный. Дело в том, что приём в другие университеты уже закончился и в Саратовский университет поступали лица, которые почему-либо не попали в другие университеты {341} . Казалось бы, это обстоятельство даст плохой набор. Однако, как выяснилось, новые
339
Чтения лекций в Саратовском университете началось 23 сентября 1909 года.
340
В сентябре 1909 года первый курс медицинского факультета Саратовского университета насчитывал 106 человек – 92 студента и 14 вольнослушателей (ГАСО, ф. 393, оп, 1, д. 14, л. 27–27об.).
341
Вопрос, каким будет первый набор студентов Саратовского университета, накануне его открытия волновал многих. «Вероятно, – писал «Саратовский вестник», – что первые студенты будут саратовцами. В дальнейшем Саратовский университет сделается, определённо, областным высшим учебным заведением, которое будет привлекать слушателей из губерний Самарской, Астраханской, Симбирской, Тамбовской, Пензенской, Оренбургской, Уральской области и Области войска Донского» (Саратовский вестник. 1909, 6 июля).
Как показывают подсчёты, произведённые М. В. Казанским относительно 87 студентов, преобладающее большинство среди них действительно принадлежало уроженцам Саратова и Саратовской губернии – 46 человек, или 52 % от общей численности. Однако среди первых питомцев Саратовского университета были и те, кто окончил гимназии, реальные училища, семинарии и кадетский корпус в Царицыне, Пензе, Тамбове, Астрахани, Самаре, Симбирске, Вятке, Рязани, Моршанске, Чернигове и Орле. Таких насчитывалось 29 человек (33 %). Примечательно также, что 31 человек (35 %), в их числе 19 саратовцев, ранее уже являлись студентами (а некоторые даже дважды) Казанского, Петербургского, Святого Владимира в Киеве, Новороссийского (Одесского), Томского, Московского, Харьковского и Юрьевского (Дерптского) университетов (см.: Казанский М. В. О торжестве открытия Саратовского университета 6-го декабря 1909 года. Казань, 1910. С. 39).
342
Фёдор Михайлович Топорков родился 24 марта 1887 года в городе Баку в семье вольного штурмана. Прозвище «капитан» закрепилось за ним в университетской среде не случайно. К моменту поступления на медицинский факультет Саратовского университета у него имелось уже два аттестата об окончании Астраханского училища малого плавания (1905) и Бакинского мореходного училища дальнего плавания Императора Александра II (1907). В 1920-е годы Топорков являлся доцентом Астраханского медицинского института.
Если мне не изменяет память, я читал первую лекцию 27 сентября. На лекции присутствовали все студенты во главе с деканом И. А. Чуевским. Говорил я о значении для врача естественно-исторического образования и о вреде фельдшеризма. Тема эта была мне хорошо знакома из разговоров с папой – он, сторонник широкого образования, считал его для врача особенно необходимым. Говорил я и о задачах и методах исследования в физике.
И с первых же лекций я мог показывать нужные опыты. Очерёдность поступления оборудования была рассчитана так, чтобы курс читать не только с куском мела в руке, но и с опытами и демонстрациями.
В качестве лекционного ассистента, или, по тогдашней номенклатуре, препаратора, я привёз из Москвы Ивана Максимовича Серебрякова. Он был механиком в Физическом институте при лаборатории профессора Соколова. Я знал его со своей студенческой скамьи. Он учил меня практическому мастерству, которое в школе П. Н. Лебедева считалось обязательным. Относились мы друг к другу с взаимной симпатией. Иван Максимович был хорошим механиком, но совершенно неопытным в лекционном эксперименте. Я выбрал его просто как хорошего человека, да и он охотно согласился перейти ко мне, так как Соколов был малоприятным начальником. Лебедев весьма одобрил мой выбор. И хотя Иван Максимович по малому своему образованию не мог проявить большой инициативы в лекционном эксперименте, зато, что было ему показано и им усвоено, он исполнял исключительно старательно и чётко.
Для меня было в высшей степени полезно, что лекционные эксперименты приходилось приготовлять самому и учить экспериментированию моего помощника. Очень многие современные лекторы экспериментировать не умеют и находятся в руках своего лекционного помощника. В громадном большинстве случаев на лекции я экспериментирую
Через два-три года Серебряков сделался отличным лекционным ассистентом. Его высоко ценили не только на кафедре физики, но и соседи по лабораториям. Гордягин, Вормс, да и сам В. И. Разумовский завидовали мне, что у меня такой хороший помощник. К сожалению, Иван Максимович очень рано умер. Летом 1918 года в Саратове произошла вспышка холеры. Утром он захворал, а к вечеру его уже не стало.
Накануне торжественных событий
Началась деятельная подготовка к торжеству открытия университета, который уже функционировал. Самое торжество назначили на 6 декабря – Николин день: как стало известно, в день торжественного открытия университет получит наименование «Императорского Николаевского». Императорским, впрочем, назывались все университеты, но Саратовский, помимо этого, получал ещё и имя царя.
Шла уже нормальная жизнь, правда, пока маленького, но всё-таки университета. Все лекции, кроме анатомии, читались в аудиториях бывшей Фельдшерской школы на Сергиевской. В главной аудитории на эстраде был сделан лекционный стол, большая доска с подвижным полотном. Установили проекционный прибор – чудесный эпидиаскоп Лейтца, для вольтовой дуги которого тут же поставили вращающийся понижающий трансформатор. Аудитория имела специальное затемнение, так что пользоваться проекцией я мог в любое время дня.
Для лаборатории физики отводились две комнаты. Одна довольно большая – здесь размещалась лекционная коллекция и студенческая лаборатория; здесь же я ставил свои работы. Другая – поменьше: в ней я расположил мастерскую и выгородил фотографическую комнату. Лабораторные занятия для студентов-медиков не являлись обязательными, но небольшая их группа всё же охотно занималась в лаборатории. Я заказал две витрины, шкафы и лабораторные столы с расчётом впоследствии перенести их в Физический институт, когда тот будет построен.
В этом первом помещении я провел четыре с половиной года. Здесь я сделал работы «Фонограммы человеческой речи», «Радиоактивные свойства Елтонской грязи» {343} и ещё одну, в которой я определял показатель преломления воды для герцевских десятисантиметровых волн. Длины волн в воде и в воздухе я измерял весьма оригинальным способом, но наступало время, когда делать это надо было незатухающими колебаниями, однако технику получения коротких незатухающих волн ещё не разработали. И хотя, на мой взгляд, я начал получать довольно хорошие результаты, П. Н. Лебедев отнёсся к этой работе как-то прохладно, и, как следствие, я потерял к ней всяческий интерес, а потом началась война. Так работа и осталась незаконченной. Впоследствии какой-то немец методом, похожим на мой, выполнил такую же работу, и я пожалел, что не проявил настойчивости продолжить эту тему.
343
Работы названы неточно; надо: «Фонограммы гласных человеческой речи» (ИИНУ. 1916. Т. 7. Вып. I. С. 115–126); «Радиоактивные свойства эльтонской лечебной грязи» (там же. 1913. Т. 4. Вып. 3. С. 156–161).
Узнав, что я получил кафедру в открываемом Саратовском университете, профессор Соколов всячески надо мной издевался и говорил, что мне придётся читать лекции, как некогда читал курс физики один профессор, – никаких лекционных экспериментов и никакого лекционного оборудования у него не было: в одной руке он держал табакерку, в другой – носовой платок и все объясняемые явления иллюстрировал при помощи этих двух предметов. Однако Соколов был мной посрамлён: я с самого начала показывал множество опытов.
Мои слушатели хорошо относились и к моим лекциям, и ко мне лично, тем более что по возрасту у нас не было большого расхождения {344} . Мне исполнился тогда 31 год, и многие слушатели были моими ровесниками. Они, как и я, интересовались своим университетом, принимали самое активное участие в хлопотах по организации торжества открытия.
Рассылали приглашения. Город подготавливали к иллюминации. Шили множество трёхцветных флагов. Для украшения здания университета я велел сшить два громадных флага длиной в два этажа. Они очень украсили здание, свешиваясь на флагштоках с его крыши. Мне предстояло в Москве подыскать, люстры и бра для освещения актового зала и аудитории к торжествам. Я выбрал красивую бронзовую арматуру, хотя и не совсем подходившую по стилю к строгим университетским требованиям, но лучше не нашёл.
344
Впечатления В. Д. Зёрнова от прочитанных им в первые годы работы в Саратовском университете лекций и об отношении к нему слушателей особенно ярко отражены в его письмах к жене от 7 и 12 июня 1912 года (см. Письма профессора В. Д. Зёрнова периода открытия и становления Саратовского университета (1909–1914) / Вступ. статья, коммент. и под. писем к публ. В. А. Соломонова // Изв. вузов «ПНД». Саратов, 1999. Т. 7. № 6. С. 131–133).